Бегущая зебра
Шрифт:
— Ну и черт с ними, — сказала Вальтро.
Жоржик расхохотался.
Глава 4
Наутро он снова расхохотался в своей постели, вспоминая вчерашний разговор, хотя голова его и побаливала от шампанского, которое он пил только ради Нелли. Нелли — умная баба, но ей никогда не понять, что такое Вальтро. Кто-то из них: либо Нелли, либо Вальтро, был из другого мира, не из этого. Жизненный капитал Нелли был легче, чем у Жоржика, на девятнадцать лет, однако, сдачи вполне хватало на мешок мудрости, из которого она пыталась одарить Вальтро, но золото ли ее просыпалось через бесплотную тень, или сама она была тенью в мире Вальтро. Сам-то Жоржик был склонен полагать, что из них двоих настоящая Вальтро, он восхищался ею. Бывала Нелли и примадонной, и прошмондовкой, но осталась тем же, чем и была, — умной, честной, доброй и несчастной бабой. Все золото, рожденное в ее горле, и ее шмоньке, которое она отлила в огне, водах и медных трубах, холодным
После вчерашнего фуршета с шампанским, плавно перешедшим в обед с грилем и в ужин с коктейлями, Нелли просыпалась тяжело и долго. По многолетней привычке первое, что она сделала, когда сползла с постели, это глянула в зеркало.
— Да-с, полный квас, — как говаривала ее старая покойная подруга.
Старуха в мятой ночной пижаме со смешными цветочками тяжело проковыляла в ванную, наполнив ее звуками спускаемого унитаза, шуршанием воды из душа и запахами своего огромного тела. Но через сорок минут, оттуда, легкой походкой, вышла совершенно иная женщина. Нелли посмотрела в окно — Жоржик уже торчал посреди газона в своем шезлонге, наблюдая, как Валька крутится на турнике. Зрелище было потрясающим, эта девка обладала полным бесстрашием и великолепным телом, а координации ее движений позавидовала бы любая балерина. Нелли знала в этом толк. В который уже раз Нелли испытала смешанные чувства: радость за старого хрена, который был счастлив со своей Вальтро, и тревогу за девчонку. Нелли познакомилась с Жоржиком, когда ей самой было двадцать лет, и слишком хорошо знала этого человека. Жоржик был сыном политзаключенной и еще черт знает кого, он родился за проволокой какой-то пермской зоны, вырос за проволокой, и все его понятия о жизни уходили туда, за проволоку. Проволока проходила через всю его жизнь, и всю свою жизнь он пытался перервать ее, перепрыгнуть, перекусить зубами. Консерватория открыла перед ним мир, но он навсегда остался в своей сумеречной зоне, которую не могли осветить никакие софиты: и выл там, и бесновался, как тамбовский волк, как запертый зверь. Театр отшлифовал его, придал внешний лоск и сделал особенно опасным. При желании Жоржик мог выглядеть, как интеллигент в четырнадцатом поколении, но ничто, кроме интеллигентской бородки, не роднило его с Чеховым. И хотя природный ум, любознательность и склонность к чтению сделали из него высокообразованного человека, он как был, так и остался разбойником, не признающим никаких ограничений, партизаном на оккупированной территории.
Когда Нелли вышла из дому, Вальтро уже закончила свои выкрутасы и плескалась в бассейне, а через несколько минут начала накрывать на стол.
— Тебя мучили кошмары? — заботливо спросил Жоржик, прихлебывая кофе.
— С чего ты взял? — удивилась Нелли.
— Ты орала ночью. Я думал, тебя преследуют сорок задушенных стариков.
— Меня преследовали сорок прекрасных юношей.
— А-а-а, — Жоржик понимающе покивал головой. — Значит, я уместно проявил присущую мне скромность и не стал ломиться в твою спальню.
— Еще чего, — фыркнула Нелли. — Если бы я увидела тебя на пороге своей спальни в засаленном ночном колпаке, в рубахе до пят и со свечой в руке, меня бы точно хватил инфаркт.
— Я сплю голый, — скромно заметил Жоржик.
— Какой ужас! — Нелли поставила чашку на стол, чтобы всплеснуть руками. — К моим богатырям еще бы и Кощея Бессмертного, и не помог бы уже никакой корвалол. Кстати, тебе следует постричь бороду, в ней полно крошек еще со вчерашнего ужина. Иди это просто мусор?
— Это песок, — с достоинством сказал Жоржик. — Вальтро набросала пятками.
— Слава богу, что она просто бьет тебя ногами по морде, — Нелли облегченно прижала руку к груди. — Я уж подумала, что это твой собственный.
— Здесь все мое собственное, — значительно произнес Жоржик. — И грязь отечества мне сладка и приятна.
— Нет на мне никакой грязи, — возмущенно сказала Вальтро.
— Конечно, нет, сладкая моя, — вступилась Нелли. — Просто старый хрен любит смотреть, как ты дрыгаешь ногами, забывая при этом, что из него уже сыплется.
После этих слов Жоржик молча встал из-за стола, подошел к перекладине и быстро сделал два подъема переворотом и один выход силой.
— Ну-ка, ссыкуха, сделай так, — предложил он Нелли, спрыгнув на землю.
— Ты весишь столько,
Вальтро звонко захохотала.
После завтрака, прихватив с собой корзину для пикника, отправились на речку — купаться и плавать на лодке. Со стороны их вполне можно было принять за бодрого дедушку со своей не старой еще женой, выгуливающих рослую внучку и собаку, ростом почти с внучку. Впрочем, соседей здесь было немного и негусто. Место, где Жоржик устроил свое логово, носило когда-то название «Царское Село». В проклятые тоталитарные времена здесь строило персональные дачи большое и очень большое шахтное начальство. Но первоначальные владельцы канули вслед за тоталитаризмом, наследники обнищали, а тем, кто сумел извлечь выгоду из своего постпролетарского происхождения, уже не к лицу был сталинский ампир, расположенный черт знает где от города. Дачи продавались, перестраивались или ветшали. Когда посреди просторных участков с нетронутыми соснами партхозактив строил свои хоромы, вокруг находились процветающие колхозы с хорошими дорогами и благоустроенные шахтные поселки. Теперь они вымерли вместе с насельниками, давшими «Царскому Селу» это восхищенно-завистливое название, и лежали между городом и облинявшим «Селом», труднопроходимым пространством руин игрязи.
Само «Село» превратилось в химерическое нагромождение декораций из советского фильма 30-х годов и мексиканской «мыльной оперы», сваленных в кучу посреди буйно разросшегося леса. Здесь «сталинский ампир» вылезал через «евроремонт». Дома с заколоченными ставнями соседствовали с ублюдочными псевдодворцами, и отовсюду: из-под съехавшего шифера крыш и из-под «еврочерепицы», украшенной спутниковыми антеннами, одинаково безумно таращилась и убогая сталинская роскошь, и убогая роскошь нуворишей. Постоянно здесь не жил никто, и общей охраны здесь не было, поэтому некоторые дома представляли собой помесь бунгало с бункером, в других зимой сидели пьяные «секьюрити», иные стояли почти нараспашку и потихоньку или не потихоньку разворовывались. Летом здесь присутствовал люд самый разный: и вальяжные пенсионеры на все еще добротных «Волгах» со своими строгими женами, ибедно одетые семейства в очках, добиравшиеся сюда, черт знает как, и молодые, с иголочки одетые люди в фианитовых бриллиантах и сильно подержанных джипах, и хозяева жизни в новеньких «Мерседесах», уже сильно подержанные, несмотря на возраст, жизнью, которую они держали за горло. Но все бывали наездом, пребывали незаметно и отбывали вскорости, как только заканчивались продукты или начинался дождь. Сейчас была середина июня, стояла сухая жара, и дачники находились в пике своего присутствия, но все равно их не было видно — они растворялись в своих латифундиях, на заросшей лесом территории.
Один гад, накрытый соломенной шляпой, все же сидел спиной к ним в лодке, на которой они собирались покататься, и удил рыбу, хотя рядом находились мостки, с которых это можно было делать ничуть не хуже. Жоржик уже начал стягивать с себя бермуды, чтобы, громко плавая вокруг, поспособствовать рыбалке, как удильщик почуял что-то своей облезлой спиной и повернулся к берегу, его лицо расколола щучья улыбка.
— О, Джеджь, друг мой! — хрипло выкрикнул он и, бросив на дно лодки свое удило, начал активно загребать к берегу, как будто только и ждал предлога, чтобы плюнуть на свое никчемное занятие. Это был англичанин, один из тех говнюков, которые заправляли на местном пивзаводе. Он за копейки снимал здесь дачу у какого-то спившегося потомка дважды Героя Соцтруда. Несмотря на то, что купчишка, нагло обирающий работяг, был просто вонючим пивоваром из какого-то вонючего Лимингтон-Спа, он имел внешность британского колониального полковника и ряд качеств, делавших его общество выносимым для Жоржика, глубоко презиравшего всех лабазников и торгашей. Он был желчным, как печень алкоголика, у него водилось настоящее ирландское виски, и он никуда не ходил без фляжки, которую упрятывал в какой-нибудь предмет одежды, смотря по сезону.
Грета начала принюхиваться — она снисходительно относилась к пивному полковнику, не употреблявшему пива и пахнущему почти как Жоржик, а полковник, который не стеснялся бздеть прилюдно, всегда с уважением разговаривал с Гретой и даже будучи пьяным никогда не позволял себе лапать ее. Вальтро заулыбалась — ей льстило, подчеркнутое восхищение полковника, а полковник, который абсолютно не интересовался женщинами, мог позволить себе открыто восхищаться тринадцатилетней девчонкой, а Жоржику льстило то, что полковник восхищается его драгоценностью. Нелли была знакома с британцем шапочно, но она была опытной женщиной, и ей очень хорошо был знаком этот тип людей — полковник относился к ней с того же рода уважением, что и к Грете, поэтому она не стала смущенно застегивать расстегнутые пуговицы платья.
— Хай, — ощерившись и слегка согнув поджарое тело в общем поклоне, полковник осторожно снял шляпу за тулью и, щурясь от солнца, прижал ее дном вверх к густо заросшей рыжим волосом груди, зубы у него были от того же кутюрье, что и у Жоржика, и он уже потел настоящим ирландским нектаром.
— Хай, — Жоржик зеркально отразил его оскал и выбросил вперед правую руку ладонью вниз, так он всегда отвечал на полковничье «Хай». Тискать пальцы между ними было не принято, они вообще никогда не прикасались друг к другу.