Бегущий за ветром
Шрифт:
– Ты бы видел моего отца, когда я сказал ему о своем намерении. А моя мать лишилась чувств, и сестры брызгали ей в лицо водой, и обмахивали веером, и смотрели на меня так, будто я перерезал матери глотку. Брат Джалал бросился за охотничьим ружьем, но отец его остановил. – В смехе Рахим-хана слышится горечь. – Все оказались против нас. И победили. Запомни, Амир-джан, одиночка никогда не устоит. Так уж устроен мир.
– И что произошло?
– Отец поговорил с соседом, и Хомайру со всей семьей в тот же день на грузовике отправили в Хазараджат. Я никогда
– Извини.
– Оно, может, и к лучшему, – бесстрастно произносит Рахим-хан. – Хомайру ждала бы незавидная участь. Моя семья никогда не признала бы ее. Вчера – служанка, а сегодня – сестра? Такого не бывает.
Рахим-хан смотрит на меня.
– Ты всегда можешь поделиться со мной наболевшим, Амир-джан. Не стесняйся.
– Я знаю. – Уверенности в моем голосе нет. Рахим-хан изучающее глядит на меня, будто ожидая, что я скажу ему нечто важное, его бездонные черные глаза вызывают на откровенность. Меня так и подмывает рассказать ему все.
Но что он тогда подумает обо мне? В каком свете я себя выставлю? Ведь я воистину достоин презрения.
И я молчу.
– Держи, – Рахим-хан протягивает мне какой-то предмет, – чуть было не забыл. С днем рождения.
В руках у меня блокнот, оправленный в коричневую кожу. Провожу пальцем по золотому обрезу, вдыхаю тонкий аромат. Хочу поблагодарить своего друга – и тут с неба доносится хлопок и огненный дождь изливается на все стороны.
– Фейерверк!
Мчимся домой. Все гости стоят во дворе, задрав головы. Визг детей и радостные аплодисменты сопровождают каждый разрыв, каждый новый фонтан огня. Двор то и дело заливают потоки красного, желтого и зеленого света.
Во время одной из таких вспышек вижу сцену, которую никогда не забуду: Хасан подает Асефу и Вали напитки на серебряном блюде. Следующий сполох высвечивает Асефа: усмехаясь, он постукивает Хасана по груди своим кастетом.
Все скрывает милосердная темнота.
9
На следующее утро я сидел посреди собственной спальни у груды подарков и вскрывал коробку за коробкой. И что это на меня нашло? Ведь содержимое меня совсем не интересовало. Один безрадостный взгляд – и подарок летел в угол. Куча росла: фотокамера «Поляроид», транзисторный приемник, электрическая железная дорога, несколько запечатанных конвертов с деньгами. Никогда я не потрачу этих денег и не буду слушать приемник, и крошечный поезд не побежит в моей комнате по рельсам. Мне не нужны оскверненные вещи и грязные деньги – ведь Баба устроил такой прием в мою честь только потому, что я выиграл состязание.
От Бабы я получил два подарка. Самый замечательный – соседские мальчишки умрут от зависти – был новенький «Швинн Стингрей», король велосипедов, со знаменитым седлом в виде банана и высоким рулем с резиновыми рукоятками, с золотыми спицами и стальной рамой. Красной, как яблоко. Или кровь. Во всем Кабуле владельцев таких велосипедов можно было по пальцам пересчитать. А теперь и я сопричислился. Любой другой пацан
– Нравится? – В дверях стоял Баба и наблюдал за мной.
– Спасибо. – Вот и все, что смог пролепетать я.
– Покатаемся? – предложил Баба, по-моему, просто из вежливости.
– Может, попозже. Я еще не совсем отошел после вчерашнего приема.
– Конечно.
– Баба?
– Да?
– Спасибо за фейерверк, – поблагодарил я. Просто из вежливости.
– Отдыхай, – бросил Баба на ходу, направляясь к себе.
Вторым подарком, который вручил мне Баба, – и даже не стал ждать, когда я его распакую, – оказались наручные часы с синим циферблатом и золотыми стрелками в форме молний. Я швырнул часы в кучу, не примерив.
Только блокнот Рахим-хана в коричневой кожаной обложке не постигла общая судьба. Мне почему-то казалось, что этот дар ничем не осквернен.
Вертя блокнот в руках, я присел на краешек кровати и задумался о Рахим-хане и Хомайре. Его отец добился, чтобы ее уволили, и это в конечном счете оказалось к лучшему. Иначе ее ждала бы незавидная участь. У меня перед глазами, словно заклинивший слайд на показе у Кэки Хамаюна, замигал один и тот же образ: Хасан подает напитки Асефу и Вали. А может, это и к лучшему? Сколько можно страдать ему и мне? Участь-то незавидная! Теперь стало ясно как день: один из нас должен уйти.
Днем я в первый и последний раз покатался на своем «Стингрее», проехался туда-сюда по кварталу и вернулся домой. Хасан и Али убирали следы вчерашнего пиршества: одноразовые чашки, салфетки, пустые бутылки из-под содовой; пирамидами составляли стулья у забора.
Завидев меня, Али помахал мне.
– Салям, Али, – буркнул я в ответ.
Он поднял палец, прося меня подождать, скрылся в своей хижине и через несколько секунд опять показался на пороге, держа в руках какой-то сверток.
– Вчера нам с Хасаном так и не представился случай вручить тебе подарок. – Старый слуга протянул сверток мне. – Наш дар очень скромный и недостоин тебя, Амир-ага. Тем не менее, надеемся, он тебе понравится. С днем рождения.
Горло у меня перехватило.
– Спасибо, Али.
Это «Шахнаме» в твердом переплете, страницы переложены яркими глянцевыми иллюстрациями. Вот Ференгис смотрит на своего новорожденного сына Кей-Хосрова, вот Афрасиаб на коне с саблей наголо ведет вперед свое войско…
А вот Рустем смертельно ранит своего сына, воина Сохраба.
– Очень красиво, – произнес я.
– Хасан говорит, твоя книга уже старая, потертая и в ней недостает нескольких страниц, – смущенно сказал Али. – А тут все картинки нарисованы пером и тушью, – добавил он, с гордостью глядя на книгу, которую ни он, ни его сын не в состоянии были прочесть.
– Просто замечательно. – Я говорил совершенно искренне, и мне вдруг захотелось сказать Али, что это я недостоин такого подарка.