Бегущий за ветром
Шрифт:
Меня терзала боль. Челюсть тряслась. Казалось, вместо внутренностей у меня колючая проволока. Но все-таки я засмеялся.
– Что такого я сказал? – недоуменно спросил Фаяз.
А я давился смехом, мычал, хрюкал и фыркал.
– Ненормальные, – пробормотал портье.
Хлопнула дверь машины. Взвизгнули на повороте шины. Задние фонари мигнули в сгущающейся темноте.
– Как ты меня напугал! – Я сел на траву рядом с мальчиком и привалился спиной к дереву, чтобы не так донимала боль.
Сохраб
– Ты когда-нибудь был в Мазари-Шарифе? – неожиданно спросил он.
Колени его были поджаты к подбородку.
– Очень давно, Я уж и не помню ничего.
– Когда я был маленький, папа возил меня туда. Мама и Саса тоже ездили с нами. Папа купил мне на базаре коричневую обезьянку с хвостиком крючком. Не настоящую, надувную.
– В детстве у меня, наверное, тоже была такая.
– Мы с папой тогда побывали в Голубой Мечети. Сколько рядом с ней было голубей! И они совсем не боялись людей. Саса дала мне хлеба, и я покрошил его птицам. Они как накинулись все разом! Здорово было.
– Наверное, ты очень тоскуешь по родителям, – сказал я.
Видел он, как талибы их убивали, или нет?
– А ты скучаешь по своим папе и маме? – склонил голову набок Сохраб.
– Я-то? Маму я не помню. А отец умер несколько лет назад. По нему я скучаю, да. Иногда сильно.
– Ты помнишь, какой он был?
Мне вспомнилась могучая шея Бабы, его черные глаза, копна каштановых волос. Сесть ему на колени было все равно что на два бревна.
– Помню. И помню его запах.
– А я стал забывать их лица. Это плохо?
– Нет, – ответил я. – Время все стирает. И тут меня словно что-то толкнуло. Вот же она, фотография Хасана и Сохраба, у меня в нагрудном кармане!
– Держи, – протянул я мальчику снимок. Он взял фото в обе руки, повертел перед носом, замер и смотрел долго-долго. Не заплакал, молодец.
Мне вдруг вспомнилась фраза, которую я где-то слышал или читал. «В Афганистане много детей, но мало детства».
– Возьми себе, – устало сказал я. – Фотография твоя.
– Спасибо.
Послышался цокот копыт, мимо нас проехал запряженный лошадью экипаж. Звенели колокольчики на сбруе.
– Я последнее время много думал о мечетях, – вымолвил Сохраб.
– Да? Почему вдруг?
– Просто они не шли у меня из головы. – Он взглянул на меня. Только сейчас из глаз у него полились слезы. – Можно тебя спросить, Амир-ага?
– Разумеется.
– А Господь… –
Я попытался его обнять. Мальчик отшатнулся.
– Конечно, нет.
Как мне хотелось прижать его к себе, приласкать, утешить, объяснить, что ему не в чем себя винить. Слишком сурово судьба обошлась с ним самим.
Лицо у Сохраба немного разгладилось.
– Папа мне говорил, что нельзя никому причинять зло, даже плохим людям. Вдруг они просто не умеют иначе. И потом, самый плохой человек может однажды исправиться.
– Не всегда, Сохраб.
Он вопросительно посмотрел на меня.
– Асефа, человека, который обидел тебя, я знаю с детства. Наверное, ты сам это понял из нашего с ним разговора. Когда-то давно (лет мне было, как сейчас тебе) он пытался… побить меня. Хасан меня спас. Он был очень смелый и встал за меня горой. И вот однажды Асеф жестоко оскорбил твоего папу. Это была месть с его стороны. А я не сделал ничего, чтобы помочь Хасану, как он когда-то помог мне.
– Почему люди так цепляются к папе? – спросил Сохраб дрожащим голоском. – Он в жизни никому не сделал ничего плохого.
– Твой папа был очень хороший человек, ты прав. Только вот что я стараюсь тебе втолковать, Сохраб-джан. В этом мире есть плохие люди, которые никогда не станут хорошими. Иногда приходится давать им отпор. Мне следовало разделаться с Асефом, еще когда я был мальчишкой. Ты сделал это за меня. Он получил по заслугам.
– Думаешь, папа рассердился бы на меня?
– Наверняка нет. В Кабуле ты спас мне жизнь. Он бы гордился тобой.
Сохраб вытер лицо рукавом. Рыдания сотрясали его маленькое тело.
– Я скучаю по отцу и по маме, – прохрипел он. – И я скучаю по Сасе и Рахим-хан-сагибу. Только… хорошо, что их со мной нет. Так мне порой кажется.
– Почему это? – Я коснулся его руки, и мальчик резко отдернул ее.
– Потому что… я не хочу, чтобы они видели меня таким. Я грязный. – Сохраб всхлипнул. – Я полон греха.
– На тебе нет грязи, – возразил я.
– Эти люди…
– И не смей так думать о себе.
– …они такое вытворяли… со мной… главный и два его помощника…
– На тебе нет грязи и нет греха. – Я взял-таки его за руку, как он ни выдирался. – Я не обижу тебя. Обещаю.
Обнять его. Привлечь к себе.
Сохраб весь напрягся. Обмяк. Спрятал лицо у меня на груди.
Между теми, кто вскормлен одной грудью, существует братство. Но оно есть и между мною и маленьким мальчиком, смочившим слезами мою рубаху. Нас навеки связала победа над Асефом.
Когда же задать ему вопрос, который не дает мне уснуть по ночам? Может быть, сейчас и настал подходящий момент?