Бегущий за ветром
Шрифт:
Амир-джан,
Да будут тебе в помощь эти клавиши в ремесле сочинителя.
Отцовский микроавтобус я продал и больше ни разу не появился на толкучке. Зато каждую пятницу я ездил на кладбище. Частенько на могиле уже лежал свежий букет — от Сораи.
Мы наслаждались размеренной семейной жизнью и ее маленькими радостями, уступали друг другу в мелочах. Она спала с правой стороны кровати, я — с левой. Она любила пышные подушки, я — жесткие. На завтрак она ела хлопья с молоком.
Летом
На следующий год Сорая тоже поступила в университет Сан-Хосе, выбрав, к досаде отца, педагогику.
— Ты могла найти своим талантам лучшее применение, — сказал как-то за ужином генерал. — В школе она была круглая отличница, Амир-джан. Из такой умной девушки вышел бы отличный юрист или политолог. Иншалла, когда Афганистан обретет свободу, кому сочинять для страны новую Конституцию, как не тебе? Молодые, талантливые и образованные будут нарасхват. Тебе даже могут предложить министерский пост, учитывая, из какой ты семьи.
— Я уже не девушка, падар, — сдержанно произнесла Сорая. — Я — замужняя женщина. К тому же учителя тоже понадобятся нашей стране.
— Учителем может стать любой.
— Положи мне риса, мадар, — попросила Сорая.
Генерал с извинениями встал из-за стола:
— Вынужден вас покинуть. У меня в Хэйворде встреча с друзьями.
Когда тесть удалился, Хала Джамиля принялась урезонивать дочь:
— Он ведь хочет, как лучше. Хорошее образование — верный путь к успеху.
— Он просто хочет похвастаться перед друзьями дочерью-адвокатом. Вот, дескать, какой молодец у нас генерал!
— Что за ерунда!
— Успех! — прошипела Сорая. — Я — не то что он, я не сижу сложа руки, предоставив другим сражаться с шурави, и не жду, когда все успокоится, чтобы занять удобное правительственное кресло. Учителям, может быть, не так много платят, но это мое призвание. И кстати, работать в школе куда лучше, чем жить на пособие!
— Услышь он тебя сейчас, слова бы с тобой не вымолвил во всю оставшуюся жизнь.
— Не волнуйся. — Сорая нервно комкала салфетку. — Его самолюбие не пострадает.
Летом 1988 года, за полгода до вывода советских войск из Афганистана, я закончил свой первый роман. Действие его происходило в Кабуле, сюжет вертелся вокруг взаимоотношений отца и сына. Пишущая машинка — подарок генерала — очень мне пригодилась. Я разослал заявки в десяток литературных агентств и был просто ошеломлен, когда в августе получил ответ. Одно агентство из Нью-Йорка просило прислать полный текст. Рукопись я отправил на следующий же день, Сорая поцеловала заботливо упакованные страницы, а Хала Джамиля настояла на том, чтобы возложить на них Коран, и дала обет совершить назр в мою честь (то есть заколоть барана и раздать мясо бедным), если книгу издадут.
— Только не назр, прошу вас, Хала-джан. — Я поцеловал ее в щеку. — Хватит и закята. Можно просто дать деньги нуждающимся. Не надо убивать овцу.
Через шесть недель мне позвонил из Нью-Йорка человек по имени Мартин Гринволт и сообщил, что берется представлять мои интересы. Об этом я рассказал только Сорае.
— Только
Через месяц позвонил Мартин с известием, что публикация не за горами. Сорая чуть не заплакала от восторга, когда узнала об этом.
Мы пригласили на торжественный ужин тестя и тещу. Хала Джамиля приготовила кофта — мясные шарики с рисом — и ферни. Генерал со слезами на глазах сказал, что гордится мной. Когда родители жены удалились, мы откупорили бутылку дорогого мерло. Генерал не одобрял, когда женщины пили вино, и Сорая никогда не пила в его присутствии.
— Я так рада за тебя, — подняла свой бокал Сорая. — Кэка тоже бы порадовался.
— Знаю, — сказал я.
Как мне хотелось, чтобы отец был сейчас с нами!
Сорая уснула — вино всегда нагоняло на нее сонливость, а я вышел на балкон подышать холодным осенним воздухом. Мне припомнились теплые ободряющие слова, которые написал мне Рахим-хан, когда прочел мой первый рассказ. Мне вспомнился Хасан: «Когда-нибудь, Иншалла, ты будешь великим писателем, твои рассказы будут читать люди во всем мире».
Как великодушна ко мне судьба, подарившая такое счастье! Только вот заслуживаю ли я его?
Книга вышла летом следующего, 1989, года, и издательство отправило меня в рекламную поездку по пяти городам. Среди американских афганцев я сделался чуть ли не знаменитостью. В том же году шурави окончательно вывели свои войска из Афганистана. Но время славы для моей родины не настало — война разгорелась с новой силой, на этот раз между моджахедами и марионеточным правительством Наджибуллы. Поток беженцев в Пакистан не уменьшился. В этот же год закончилась холодная война, пала Берлинская стена и пролилась кровь на площади Тянанмынь. На фоне таких событий Афганистан как-то отошел на второй план, возродившиеся было надежды генерала Тахери угасли, и карманные часы опять явились на сцену.
А мы с Сораей начали всерьез подумывать о ребенке.
Сама мысль о том, что я когда-нибудь стану отцом, вызывала во мне целый вихрь чувств. Здесь были страх и воодушевление, уныние и радость, все вместе. Что за отец из меня получится? Такой, как Баба? Хорошо бы. Хотя нет, не дай бог.
Прошел год, а Сорая не беременела. Каждый месяц нес с собой очередные ожидания, а вслед за ними неизменно наступало разочарование. Сорая впадала в уныние, становилась нетерпеливой и раздражительной. Тонкие намеки Халы Джамили давно уже канули в прошлое. Теперь теща спрашивала открыто: «Ну так что? Когда я смогу возблагодарить Господа за своего маленького внука?» Генерал подобных вопросов — с его точки зрения, неприличных — никогда не задавал, но и его глаза как-то оживлялись, стоило Хале Джамиле завести разговор насчет ребенка.
— Дай срок, и все получится, — сказал я как-то Сорае.
— Срок? Целый год прошел, Амир! — Голос у моей жены дрожал. — Что-то у нас с тобой не так, я знаю.
— Тогда идем к доктору.
Доктор Розен, пухлый человек с меленькими ровными зубками, говорил по-английски с легким акцентом, в котором проскальзывало нечто восточноевропейское, пожалуй славянское. Его страстью были поезда — полки в кабинете были забиты книгами по истории железных дорог, всюду расставлены модели паровозов, на стенах висели картины, где составы мчались вдаль по высоким мостам мимо зеленых склонов, а над столом красовался девиз: ЖИЗНЬ — ЭТО ПОЕЗД, ЗАЙМИ СВОЕ МЕСТО.