Белая Бестия

Положенцев Владимир

— Да? — застыл на мгновение товарищ Мокей. — Ладно, времени нет. Уходим. Погоди.

Ларнак схватил с полки большую керосиновую лампу, вырвал фитиль, стал обрызгивать вонючим содержимом стол и углы комнаты.

— Спички, где тут спички? — стал он шарить по полкам.

«Что делать? — лихорадочно соображал ротмистр. — Еще не хватало собственного шефа живьем сжечь».

— Бегите к катеру, — сказал он Ларнаку. — У вас важные документы. Я найду спички и догоню.

Мокей замялся, но потом одобрительно хлопнул ротмистра по плечу:

— Молодец.

Вылез

в окно и, пригибаясь, побежал под взошедшей полной луной мимо пустых торговых лавок.

Ротмистр действовал быстро и четко. Английскую зажигалку он нашел в кармане Васнецова, на всякий случай пощупал его пульс за подбородком. Жив.

Проверил сени. Никого. Порученец, видно, ночевал в доме напротив, в сенях у Деникина. В штабе никому не разрешалось находиться ночью. Правда, охранять его должна была рота капитана Быстрякова. Куда она подевалась и почему здесь оказался Васнецов?

Однако на долгие размышления времени не было. Бекасов сгреб с полок еще какие-то карты, засунул их под шинель полковника, не без труда вытащил его в окно, отволок саженей на двадцать. Только бы товарищ Мокей, черт бы его побрал, за мной не наблюдал, — думал он.

Со стороны мыса раздался выстрел, потом еще один. Затем стрельба стала довольно интенсивной, застрочил пулемет.

Вернулся в дом, дрожащей от напряжения рукой подпалил пропитанную керосином скатерть на столе. Огненный дракон, словно давно ждавший этого момента, сразу разинул свою страшную пасть, стал с треском поглощать штаб Добровольческой армии.

Подбежал к полковнику Васнецову. Тот зашевелился, застонал. «Прости, Павел Николаевич, работа у нас с тобой такая, чтоб все достоверно было», — сказал Бекасов и рассмеялся своим словам.

С Озерной улицы скатился по крутогору к берегу Дона. Луна светила словно фонарь — ярко, назойливо. Вода в реке напоминала плавленное золото, перемешанное с глубокой чернью ночи.

Проваливаясь по колени в прибрежную жижу, ломился через молодой камыш на голос неутомимого пулемета.

Срезал мыс у впадения притока в Дон, увидел у причала заведенный катер. Клубы пара и дыма от него стелились по гладкой воде. Вот-вот отойдет. Побежал уже не хоронясь. «Стойте, я здесь!»

Его заметил Ларнак, стоявший за пулеметом на носу катера. Несколько мешков с песком составляли амбразуру. Один из беглецов, кажется, Илья, заправлял в Максим ленту.

— Скорее! — поторопил ротмистра Мокей. Перевесился через борт, подал Бекасову руку. Обнял, словно давно не виделись, кивнул на зарево:

— Хорошо горит.

— Старался.

Пули стали бить по борту судна, на котором стертыми буквами было написано «Св. Павел». Имя великого апостола совсем не вязалось с разбитым, непонятно как державшемся на плову корытом.

— Я за штурвал, вы за пулемет, сейчас опять прибегут, а то и пушку прикатят. Ну что застыли! — подтолкнул Бекасова красный комиссар.

Ротмистр встал к пулемету, поправил планку прицела.

— Новая ленту заправил, — сказал Илья. Это был он. Тимофей подтаскивал коробки

с патронами.

— Вы же хотели остаться, — сказал Илье Бекасов.

— Мечтала вдова снова замуж выйти, да в зеркало на себя глянула… Ха-ха… Куда нам теперь в рай, когда черт на загривке сидит и погоняет. Поздно. Да и не рай тут. А знаете почему? Потому что и здесь наши русские люди. Куда ни плюнь, всюду где они, одинаково. Так чего нам шило на мыло-то менять? За себя надо воевать, а на какой стороне — неважно. Теперь мы никому, кроме себя не нужны. Так-то, ваше благородь.

— Как вы меня назвали?

— Ваше благородь. А как еще, товарищем? Да у вас на лбу «благородие» отпечатано, а у нас там след от поросячьего хвоста. Мы с вами лишь временные попутчики и никогда товарищами не станем.

— Кончай балаболить, Илья, — осадил приятеля Тимофей. — Вон, кадеты опять к берегу подбираются.

Со стороны амбаров и крайних домов появились добровольцы. При свете луны были видны фуражки офицеров — корниловцев с красной тульей и черным околышем. Несмотря на гибель Лавра Георгиевича Корнилова во время Ледяного похода, форма, введенная погибшим тогда же полковником Неженцевым, не только осталась, но стала предметом особой гордости добровольцев, знаком особого отличия, принадлежности к высшей армейской касте.

— Что застыли! — подтолкнул под руку Бекасова Илья, — на гашетку-то жмите.

И ротмистр нажал. Пулемет задрожал в его руках. От береговых строений полетели щепки, а он верил и не верил тому что сам теперь делал. «Это же какой-то абсурд». Разбил голову, дай бог, не сильно, своему шефу Васнецову, теперь палит по своим же друзьям и братьям.

А «друзья и братья» залегли. Лишь изредка с берега раздавались выстрелы. Бекасов поливал белый свет свинцом так, что добровольцы не могли поднять головы. Старался брать как можно выше, но Илья настойчиво махал вниз указательным пальцем:

— Куда задрали, к земле давай ствол, ваше благородь.

Катер наконец-то отошел от причала, окутав тяжелым, ядовитым дымом всю округу. Пули, летевшие в него, поднимали в воде редкие фонтанчики, иногда с глухим стуком ударяли в борт ржавого судна.

— Давай, Павлуша, — подбадривал «Св. Павла» Илья.

Мотор катера стучал тяжело, неровно, как сердце старика. Но, главное, работал.

— Не кощунствуй, — перекрестился Тимофей.

Из рубки высунулся Ларнак:

— Молодец, товарищ Бекас.

— Старался, — ответил ротмистр.

Он полез по ящикам к рубке, чтобы сверху оглядеть медленно удаляющий берег. Мокей выкрутив штурвал до отказа влево, направил катер к другой стороне реки. Луна зашла за тучу, всё погрузилось во тьму. Со стороны станицы все еще сверкали огоньки ружей. Странно, что добровольцы как-то квёло стреляют и пушку не прикатили, думал Бекасов. Поняли, что побег пошел не по намеченному плану и решили беглецам дать уйти? Но какого черта! Об этой секретной операции никому кроме Васнецова и Деникина не известно. Полная ерунда. И как действовать дальше?