Белая церковь
Шрифт:
– Да при чем тут цены на овес?!
– А очень просто. Обыватель - он как рассуждает? Рядом с государыней ротмистр стоять не может, ему придется дать генерала, а за генеральский мундир должно хоть какое-нибудь да сражение выиграть. Пешему на войне побеждать долго, на войне нужен конь, а без овса на том коне далеко не уедешь.
– Вас-то почему повышение цен на овес так занимает?
– Да потому, что моя армия сидит на тощих, плохо зимовавших лошадях. Без дополнительного фуража перейти Дунай мы еще можем, но нанести решающий удар по Константинополю и овладеть им - уже не в силах.
– Разве кто-нибудь
"Господи, - подумал Потемкин, - до чего запоздалая любовь может довести шестидесятилетнюю женщину! С ней положительно стало невозможно говорить!"
– Матушка, - сказал он как можно мягче и ласковее, - в нашей с тобой совместной жизни был день, великий день, вернее, была ночь, великая ночь, когда мы поставили себе сразить Оттоманскую империю и возродить на ее развалинах древнюю Византию. Это было нашей мечтой. Я всю жизнь обживал юг, строил корабли, налаживал торговлю и производства, чтобы обеспечить себя тылами, я даже проложил дорогу из Харькова на Балканы. И ты ведь не случайно нарекла своего новорожденного внука Константином. Теперь великий князь Константин танцует у меня на балу, он вполне способен носить корону нового государства. Стотысячная армия стоит у Дуная, до Константинополя рукой подать, а ты требуешь от меня незамедлительного заключения мира и возвращения армии в пределы! Это ли не предательство!
Екатерина улыбнулась. Все-таки она его любила. Был полет, была удаль, был размах во всем, что говорил и предпринимал светлейший. Но, с другой стороны, бог ты мой, до чего временами нелепыми оказывались и эта удаль, и этот размах...
– Князь, не мне вам говорить, что время берег свое, интересы державы перемещаются то в ту, то в другую сторону. Не может страна, если она не безумна, все время гнуть одно и то же. Еще древние говорили, что все в мире течет, все изменяется.
– Но существуют же особые ценности, никаким колебаниям не подвластные!
– Таких вещей в природе нет.
– А бог?
– И боги меняются и перемещаются в той степени, в которой меняются и перемещаются верующие в них люди.
– Но душа, по крайней мере, моя бедная душа, которая то ликует, то плачет, она, я полагаю, все та же?!
Екатерина подошла, виновато прислонила свой лоб к его могучему плечу.
– Я соскучилась по тебе, - сказала она тихо.
– Вели Захару идти спать, - предложил князь.
– Я его задержала единственно с тем, чтобы созвать гостей. Мы же перед твоим приходом только что роздали карты.
– Как? И после всего этого ты будешь еще в карты играть?!
– Но, - сказала Екатерина растерянно, - игра не может быть брошена! На столе лежат розданные карты, в банке деньги собраны...
Потемкин, глядя куда-то в пространство, долго и обреченно качал своей огромной, лохматой головой.
– Матушка, иногда я узнаю в тебе немку, и меня оторопь берет.
– Оторопь вас берет совершенно по другому поводу, - сказала Екатерина.
– Вы боитесь, что я умру раньше вас и что вы останетесь наедине с моим сыном, который вас ненавидит, так же, впрочем, как и вы его. Вам кажется, что, когда вы останетесь с ним наедине, вас не спасут ни заслуги, ни богатства. Вот вы и ищете, за что бы спрятаться. То вы хотите византийской короной себя защитить, то в мантию духовника себя
Сочтя разговор исчерпанным, она подошла к игорному столу, заняла свое место и крикнула Захару:
– Ну, где там мои гости?
Встревоженные этой неожиданной прогулкой, гости вернулись, но игра уже не клеилась. Неудовлетворение продолжало висеть в воздухе кабинета ее величества и давило на гостей как предгрозовая духота. К тому же фельдмаршал стоял посреди кабинета, занимая собой все пространство. Видно было, что он не в духе и это надолго. Карты тихо ложились на стол. Выиграла опять государыня. Поздравив ее с необыкновенным везением, гости стали прощаться.
И вот они остались втроем - Он, Она и еще один Он. Знаменитый треугольник, обошедшийся человечеству дороже любой другой геометрической фигуры. Собственно, треугольником это называется просто из человеколюбия. На самом деле острота его в том и состоит, что один из трех должен избавить остальных двух от своего присутствия. Потемкину и в самом деле пора было уйти вслед за гостями, но он все стоял посреди кабинета, и трудно было предположить, что он когда-нибудь сдвинется с места. Должно быть, ему хотелось посмотреть своими глазами, как шестидесятилетняя женщина удалится в свои покои в сопровождении молодого фаворита. Екатерина, с ее чувством такта, прекрасно понимала щекотливость положения и не спешила прощаться.
– А что, если выпить по капельке рома?
– предложила она вдруг. Помнится, в юности, живя на острове, где мой отец служил комендантом, в длинные холодные вечера мы, сидя у камина, баловали себя капелькой рома, и, право, это очень скрашивало нам жизнь! Захар!
Ром был принесен, но не имел успеха. Екатерине он показался слишком крепким, и она не допила рюмку. Потемкин не стал себя растравлять такой малостью. Один Платоша опрокинул в себя то, что ему было предложено, после чего молодцевато повел плечами и неожиданно для самого себя обратился к Потемкину:
– Вы совершенно напрасно, светлейший князь, пренебрегли проявленным к вам расположением. И дело вовсе не в том, что это может кого-то обидеть. Беда в том, что из-за этого может пострадать ход государственных дел.
– Не вижу, - сказал князь, вернувшись опять к догорающему камину и грызя ногти, отчего его речь, пущенная сквозь пальцы, становилась глуховатой и невнятной.
– Не вижу, каким образом наша взаимная неприязнь может отразиться на государственных делах.
– Очень даже просто. Мы втроем на сегодняшний день представляем мозг и волю державы. У каждого из нас свои виды, свои прожекты, но мы не можем начать их осуществление, не согласовав их.
– Мои прожекты, - прорычал Потемкин, - суть победы русского оружия последних двадцати лет на суше и на море. Если у вас тоже есть какие-нибудь прожекты, рад буду с ними ознакомиться.
– Могу поделиться. Впрочем, я готов даже кое-что прочесть. Из своего, разумеется...
Государыня, видя, как далеко заходит дело, поспешила подготовить светлейшего:
– А знаете, князь, у нашего Платоши открылся прелестный литературный стиль! Он, правда, отлынивает, но я его заставляю работать, и теперь по утрам мы оба садимся за работу - он за своим столиком, я за своим.