Белая ферязь
Шрифт:
Но, конечно, беспокоились. А если бы я умер — горевали. Вдвойне. И по сыну, и по наследнику. Ведь по закону, учрежденному императором Павлом, первым своего имени, в случае моей смерти наследовать корону будет дядя Михаил, то есть Михаил Александрович Романов. И случись что с Papa, сестры мои будут не сестрами императора, а племянницами. А Mama — не матерью императора, а так… вдовствующей императрицей. Теряется статус, теряется влияние, из Зимнего, из Царского Села, из Ливадии — съезжать, и в царском поезде будешь не хозяйкой, а бедной родственницей. В самом деле бедной — в сравнении с прежним.
Я
С бабушкой, Марией Федоровной, Mama не очень, чтобы очень. Если государем станет дядя Миша, то бабушка по-прежнему останется мамой царя, а вот Mama мамой царя не станет никогда. Нехорошо, да.
Но я постараюсь не умирать.
Жаль, что историю я знаю слабовато. Мама — моя мама двадцать первого века, — учительница иностранного языка, вернее, двух языков, английского и немецкого. С учителями в нашем городке напряженка, вот ей и приходится преподавать оба. Приходилось. Будет приходиться. Историю я, конечно, учил, но в учебнике о царской семье написано скудно. Жил-был царь, а потом взял, и отрекся от престола в пользу брата. А брат Михаил престол не принял, и призвал народ поддержать Временное правительство. И как это может мне помочь?
А никак. Совсем никак.
Ничего, оружие мы добудем в бою, сказал командир отряда, и мы ринулись в бой. Тра-та-та-та-та… — застрекотали автоматы противника.
Спал я, как обычно, без снов. Или я их забываю, сны? Уснул — проснулся. Ночи будто и нет. Но чувствую себя отдохнувшим, а это главное.
Утренний туалет я уже совершаю преимущественно сам. С минимальной помощью дядьки Андрея. Потом семейный завтрак. Нас не балуют, в купе есть не разрешают, здесь завтрак не просто приём пищи, а ритуал.
Я медленно и вдумчиво съел овсяную кашу с изюмом и выпил стакан сока ликерной рябины.
— В одиннадцать часов нас встречают в Вильне, — напомнил Papa. — Ты, Алексей, покажешься в окне, довольно и этого.
— Да, Papa, — ответил я. Конечно, хотелось бы погулять и посмотреть, но — рано, рано мне гулять. Не пришло ещё время.
Но придёт, непременно придёт!
Глава 3
18 ноября 1912 года, Вильна
Пробуждение таланта
— Я думаю, что такой ботинок будет защищать ногу лучше, чем ботинки обычные — сказал я. — И сверху, и снизу, и с боков. И снаружи, и изнутри.
— Как это — изнутри?
— От собственной неуклюжести. В этом ботинке ногу запросто не подвернёшь, нужно постараться. А я стараться не стану.
— Нарисовал ты хорошо. Осталось только сделать. Думаешь, у тебя получится? — спросила Анастасия.
— Почему у меня? В нашем царстве-государстве, чай, найдётся хороший башмачник. Я ему рисунок покажу, объясню, что мне нужно, а уж он сошьёт ботинок по мерке. Не получится — переделает, снова и снова. Но получится, непременно получится.
— Ни у кого я таких не видела, — сморщила нос Мария.
—
— Тогда башмачник озолотится!
— Прежде всего, озолочусь я. Запатентую фасон, получу привилегию. Башмачник, конечно, тоже в накладе не останется.
— Тогда тебе не один башмачник нужен будет, а целая мастерская, — рассудительно сказала Мария.
— Верно. Даже не мастерская, а фабрика. Но всё начинается с одной пары ботинок. Вот этих ботинок — я показал на рисунок.
Дело было вечером, делать было нечего, и мы рисовали. Papa, Mama и старшие сестры были в городе, в Вильне. У них-то дело есть, они должны почтить Вильну своим присутствием, для города это большое событие. А мы только в окнах поезда показались встречающим, и довольно. Мы ещё маленькие, нам можно и манкировать такими важными обязанностями, как присутствие на молебне, посещение богоугодных заведений, смотр третьей кавалерийской дивизии и участие в тожественном обеде. Вильна — губернский город, а не какое-нибудь паршивое местечко, сказал Papa, и пошёл укреплять православие. А с ним Mama, старшие сёстры, свита. Тоже укреплять. Потому что Вильна — место непростое, Вильна — место державное.
Спорить не стану, разве можно спорить с Papa? Во-первых, он Papa, а во-вторых, император!
Зато нам было дозволено провести день по своему усмотрению, но чтобы с обязательной пользой, Mama по возвращении проверит. И, конечно, не покидая вагонов.
Ну, я-то понятно, пешеход из меня сейчас аховый, а возить в коляске нельзя по соображениям престижа. Я — будущее империи, и потому никак не должен выглядеть инвалидом. Но почему сестричкам-то не погулять? Местные достопримечательности осмотреть, в кафе зайти, пирожные попробовать? Просто побегать, наконец?
Нельзя! Из высших соображений — нельзя! Тут и безопасность, и величие императорского дома, и Mama не велит.
Нет, одних нас не оставили. С нами постоянно была мисс Робинсон, гувернантка. И где-то неподалеку — дядька Андрей. На всякий случай.
Девочки поначалу просили меня сыграть на балалайке.
Как я понял, Алексей, то бишь, опять я, умел тренькать, и любил это дело, у него была, то есть имеется, детская балалайка, маленькая, мне по размеру. Но способностей к игре я у себя не ощущал совершенно, и потому скорчил жалобную рожицу и пропел «тили-тили, трали-вали, это мы не проходили, это нам не задавали». И тут же выдвинул встречное предложение: давайте рисовать!
— Уж ты нарисуешь, — фыркнули девочки, но согласились.
Достали из тумбочки альбомы, карандаши. Я посмотрел. А что, неплохо сестрички рисуют, очень даже неплохо! Можно даже сказать, хорошо рисуют!
— А где мой альбом? — спросил я.
Девочки опять фыркнули. Оказывается, альбома у меня нет. Не люблю я, оказывается, этого занятия — рисовать. На балалайке играть люблю, а рисовать нет.
Я выпросил листок бумаги, выпросил карандаш, и мы начали сессию.
Настя и Маша (да, наедине я зову их запросто) изображали то, что видели в окно вагона. Вокзал, вернее, его часть, ограду, голые деревья и кусты. Хочется девочкам на волю, у кого что болит.