Белая ферязь
Шрифт:
Представление завершилось, и мы убежали переодеваться.
То есть девочки — переодеваться. Поросячьи костюмы великим княжнам вне сцены носить не подобает. А мне можно, я маленький, мне всего восемь лет. И потому я с важным видом сидел на стуле, и величественно кивал в ответ на приветствия. Почему бы и нет? В иерархии отечественной знати я иду сразу после Papa, и все великие князья должны к этому привыкать. Они, конечно, думают, что я умру. Не умер осенью — умру весной. Или следующей осенью. В общем, умру прежде Papa.
Нет, я не боялся, что меня нарочно кто-то
Пожалел козёл капусту, как же.
Пришло время обеда. И меня сажают за детский стол. Меня! Наследника! Сестриц, даже Анастасию, вместе со взрослыми, а меня — за детский.
Ну, что ж. Вы сами этого хотели!
И я, в нарушении всех правил приличия, стал рассказывать Миле, Фанни, Кэти, Никки и Пете, моим сотрапезникам за детским столом, историю маленькой княжны Бэлы, жившей с отцом-князем в замке неподалеку от Тифлиса…
— Я знаю, это на Кавказе, — перебил меня пятилетний Петя, но остальные его зашикали, не мешай!
— На Кавказе, — согласился я. — Мама маленькой княжны как-то поехала верхом по узкой горной дороге, но смирная лошадь вдруг заартачилась, и вместе с наездницей прыгнула в пропасть. Отец погоревал-погоревал, да и женился снова. Мачеха княжну невзлюбила, и отцу пришлось построить для дочки маленький деревянный домик в уголке сада, где княжна и жила со своим единственным другом, собачкой Афочкой. Однажды разыгралась страшная буря, ветер сорвал домик с места, поднял в воздух и унёс далеко-далеко, в страну Швамбранию, где до сих пор живут колдуны и волшебники. Домик летел долго, и маленькая княжна уснула. А домик упал на злую волшебницу Гингему, и раздавил её — крак-крак!
И когда княжна Бэла проснулась, то увидела: домик окружили маленькие люди, жевуны, славный добрый народец. Они пришли поблагодарить Фею Убивающего Домика за избавление от злой волшебницы, и стали просить её принять Корону Страны Жевунов.
Но девочка хотела домой, и тогда мудрая старушка сказала, что помочь ей может только Волшебник Изумрудного Города, а город тот находится в центре Швамбрании, и ведет туда дорога, вымощенная желтым кирпичом, ведёт через страшные леса и высокие горы, но тот, кто смел и добр, непременно дойдёт.
Девочка не испугалась. Жевуны собрали ей корзинку с едой, показали путь, и долго-долго махали вслед широкополыми шляпами с бубенчиками на полях, такая там была мода.
Тут обед закончился, и пришло время разъездов.
— А дальше? Что было дальше? —
— Дальше были необычайные приключения. Встреча со Страшилой, с Железным Дровосеком, с Трусливым Львом и королевой мышей Раминой… В другой раз расскажу, — пообещал я.
Когда будет другой раз? А вот и посмотрим.
Хоть и зима, но живём мы не в Зимнем дворце, а в Александровском, в Царском Селе. Да и почему не жить? Место тихое, спокойное, воздух чистый, парк огромный. А Петербург, он рядышком.
И мы вернулись в Царское Село. Поездом. По императорскому пути, построенному специально для императорской фамилии. Царскосельская дорога, по которой ходили общедоступные поезда — отдельно, а Императорская — отдельно, вот как! И, конечно, императорский состав, обыкновенно в четыре вагона. Больше и не нужно, езды всей меньше часа. Собственно, в поезде мы уже дома. Ну, почти дома. Можно расслабиться, надеть халат и шлёпанцы, улечься на диван и читать газеты. Шучу. Papa и Mama всегда одеваются самым тщательным образом, и с нас, детей, требуют того же. Только у себя в спальне можно позволить вольность в одежде, да и то лишь до определенных пределов.
Но газеты Papa читает, пусть и сидя. Он вообще много читает. Газеты, журналы, книги, но больше всего — деловые бумаги, документы, сводки, приказы. Царская работа: прочитать, понять, и, где необходимо — принять меры. Мне кажется, что Papa слишком уж вникает в мелочи, и за деревьями не видит леса. Будь Государем я, завел бы толковых секретарей, чтобы фильтровали бумажные потоки. Государю вовсе не обязательно знать о производстве в штабс-капитаны поручика Эриванского полка фон Грубена. Произвели, и произвели. А Papa знает.
И сильно это помогло в революцию?
Я смотрел в окно вагона на заснеженные поля, на огни вдали, на лошадок, везущих дровенки с присущими им мужичками, смотрел и думал, что скверно я знаю историю любезного Отечества. Вот как-то вдруг раз! и Февральская революция! Вчера ещё было тихо и спокойно, а сегодня — долой! И как дружно-то, как смело, как мило! Либерте, эгалите, фратерните!
Оно, конечно, замечательный лозунг, и я только за. Душой и сердцем. Но что вышло, что вышло-то?
А ничего хорошего не вышло. Ни для кого. И менее всего для императорской фамилии. Воля ваша, а я не хочу умирать в подвале под крики закалываемых штыками сестёр.
Не дождётесь.
Ведь если я здесь, должен же быть в этом какой-то смысл!
— Что-то ты, Алексей, бледный какой-то, и дрожишь. Не замерз ли? — это Ольга.
— Да, немножко.
Настя посмотрела на термометр, что висел на стене купе:
— Восемнадцать градусов!
Здесь, в вагоне, можно и температуру узнать, и скорость поезда, и пройденный путь. Только помнить, что температура по Реомюру, скорость — в вёрстах в час, а путь и вовсе в сухопутных милях.
Восемнадцать по Реомюру — это двадцать два по нашему, по Цельсию. Знаю, потому что в моей спальне тоже восемнадцать. Вполне комфортная температура. Но почему я дрожу? Неужели грипп? Не хотелось бы.