Белая книга
Шрифт:
Тут гости стали со всеми здороваться за руку. Охапки зелени они клали хозяйке на колени, а венки из дубовых листьев надевали хозяину на голову. Хозяйский сын Янис тоже стоял, будто ворох цветов. И вдруг — то-то радость! — одна девушка надела и мне на голову венок:
— Яник-то постаршел на целый год!
Стебли пышной полевицы колыхались, застили мне глаза, и я ничего не видел, но запах от венка был такой душистый. И от радости, что меня заметили, я пустился бегать, скакать в толпе взрослых, как шальной.
От нас гости всей ватагой отправились дальше. С ними ушли наши парни
— Тогда хоть позвольте до утра досидеть, — стал упрашивать Янка. — Хотим поглядеть, как солнышко нарядится… Ведь так про него в песне поют…
— Ну да, хотим поглядеть, как солнышко нарядится, — подхватил и я.
Все засмеялись и ну поддразнивать: захотела хавронья рожки, да коза не дает! Покуда мы продерем глаза, солнышко давно уж все наряды скинет.
Понапрасну они над нами смеялись! Мы с Янкой уселись на завалинке, твердо вознамерившись дождаться утра. Мать потянула меня за собой, но я сказал, что хочу остаться с Янкой, и она отступилась.
И так мы с Янкой остались вдвоем на завалинке коротать розоватую от гаснущей зари ночь. Вдалеке еще слышались песни, но все огни погасли. Мы сперва беседовали о том о сем, даже потихоньку песни затягивали, но нам что-то не пелось. Когда и вдали все смолкло, наступила такая тишина, что нам стало не по себе… Смотрю — Янка широко разинул рот и зевнул. В тот же миг и на меня напала зевота.
— Так и уснуть недолго, — сказал Янка.
— Давай лучше спать пойдем, — предложил я.
— Ну уж нет! Знаешь, как нас утром обсмеют?! И ни капельки пива на опохмел не оставят. Я знаю, что делать. Пошли-ка в загон, влезем на столбы изгороди и будем сидеть. Когда неловко сидишь, так и сон не сморит.
Столбы были довольно толстые, к тому же только вчера к изгороди сгребли кучу соломы. Забрались мы каждый на свой столб и стали смотреть на небо, в котором снова разгоралась заря. Спать нам расхотелось. Янка стукал кулаками по коленкам и пел:
На столбе уселся Ян — лиго! И ударил в барабан — лиго!А у меня от высоты кружилась голова и озноб пробирал. И я слез, решив пересесть на приставную лестницу, по которой подымались на сеновал под крышей свинарника. Хоть есть за что руками ухватиться и куда ноги упереть.
Небо все светлело, но на меня снова, будто облако, наплывал сон. Голова моя клонились набок, я то и дело ее вскидывал. Но вдруг мне стало так хорошо, так тепло… Я увидел солнце, и надело оно самый лучший свой наряд. Оно только-только выглянуло. Вершины берез в рощице сперва словно бы окутались радужной дымкой. И тут солнце заблестело, заиграло всеми красками. Оно шло по небу, как улыбчивая добрая матушка по тропке. Вон показалось оно из-за конского выгона в широкой ярко-зеленой шали. Потом скинуло зеленую шаль на луг и красовалось в голубой. А потом и голубую взметнуло в небо и засияло сперва в желтой, потом в алой, а потом в серебристо-белой, как луна.
— Яник, — позвало оно и, подойдя,
Я встрепенулся. Вот те раз! Это ж моя мама! А сам я лежу в соломе у свинарника. Солнце высоко в небе. От стыда не смея поднять глаз, я побрел за матерью к колодцу умываться.
Впрочем, и Янке, который был много старше, тоже хвалиться было нечем. Он, как и я, свалился со своего насеста и, увидав, что меня на лесенке нет, пошел в клеть и залег спать. Вышел он оттуда только к полудню.
ПЧЕЛЫ
В яблоневых садах я видал большие крытые лубом улья, вокруг которых темными тучками вились пчелы. Но у пчел этих был хозяин, я их меда и не нюхал. Так же как хозяйских яблок. Стоишь, бывало, у забора, приткнувшись лбом к тычине, и сквозь щель подглядываешь, как они там полеживают в траве, румяным боком к солнцу. Смотри, заглядывайся, слюнки глотай — кому какая печаль!
И все же были у нас пчелы, которые принадлежали единственно господу богу, и мы к ним наведывались в гости попить сладкого меду.
Когда косили сено, случалось, под косой вдруг послышится какое-то пение. И до того оно походило на гул в дымоходе, что я всякий раз пугался. Но косарь, бывало, остановится и несколько раз стукнет пяткой косы по мху, чтобы узнать, где это там ноют. А вот где! Теперь это уже гудел многоголосый орган, и тотчас из земли выметывался целый рой черных блестящих пчел с красненькими задушками. Я в страхе отбегал подальше и потом опасливо поглядывал издали, что же будет. Если косарь попадался не ахти какой храбрый, то и он улепетывал во все лопатки. И не малое время проходило, покуда пчелы угомонятся, иначе опасно было на том месте браться за косу.
А мне так хотелось меду! Я примечал место, откуда вылетали пчелы, и отправлялся искать себе пасечника. Чаще всего бабушку, смелости у нее хватало, да и сноровки тоже. Возьмет она клок сена, окунет в лужу, обрызгает хорошенько гнездо так, чтобы мокрые пчелы крылышками пошевелить не могли, и давай череном грабель ворошить соты.
Добрым пасечником для меня был и хромой Юрк, потому что сам он меду не ел и всю добычу отдавал мне. Он залезал к пчелам, как медведь. Встанет на колени и шурует руками в земле. Пчелы ползают у него по голым рукам, по шапке, вьются у самого носа, а он знай себе дымарит трубочкой и копается во мху. Потом приносит мне комки коричневых сот. Однажды он вырыл ком величиной с мою шапку. Пчелы летели за Юрком следом. Я было задал стрекача, но Юрк рассердился:
— Эх ты, заяц трусливый!
— Укусят! — оправдывался я.
— Пчела тебя укусит, а ты ее укуси!
Такой совет очень меня позабавил: как это я стану пчелу кусать? Я расхрабрился и подошел к Юрку. Он положил мне все соты на ладонь, сорвал стебель полевицы и подал: «На, тяни!»
В каждой ячейке карим глазком поблескивал мед. Я сунул кончик стебля в одну из них, другой конец взял губами и потянул. Чмок! Полон рот сладкого меда! Я прищелкнул языком, облизал губы и опять потянул.