Белая леди
Шрифт:
— Когда он должен был прийти в себя?
— Как раз теперь, — отозвалась она.
Они оба стали смотреть на часы. Минутная стрелка двигалась у них на глазах, как будто ощущая их внимание.
— Не было ли чего-нибудь в самом этом цирке? — спросил Уоррен.
— Что ты имеешь в виду?
— Какой-то скандал, я забыл. В Сент Луи? Где-то там. Разве не случилось с ним что-то?
— Да, но я не думаю, это был не скандал, это…
— Что же это было?
— Одна из их звезд покончила жизнь самоубийством.
— Разве?
— Если ты об этом же думаешь.
— Я помню только большую шумиху в газетах. Я только что тогда переехал. Это была нашумевшая история.
— В то время я жила в Нью-Йорке.
— А
— Думаю, что да. Но я помню об этом по другой причине.
— Почему же?
— Мэттью рассказывал мне об этом.
— О женщине, которая покончила жизнь самоубийством?
— Или о чем-то подобном.
— Что ты имеешь в виду?
— Он только рассказал мне о словах ее дочери.
— А что она рассказывала? Когда это было, кстати?
— Неделю назад, когда мы вернулись с Карибских островов в воскресенье.
— Как получилось, что он начал этот разговор?
— Он только что вернулся со встречи с дочерью этой звезды.
— О чем они говорили?
— О цирковой сделке, которой она занимается. Она тоже собственник, ей принадлежит половина цирка.
— Понимаю.
Патриция посмотрела на часы, затем немедленно перевела взгляд на свои руки. Они были сложены, как будто она читала молитву. Фрэнк внезапно резко всхрапнул, просыпаясь.
— Который теперь час? — спросил Уоррен.
— Шесть двадцать.
— Скоро он должен проснуться, — Фрэнк сверил свои часы со стенными.
— Что Мэттью рассказывал тебе? — спросил Уоррен. — О самоубийстве. Что рассказала ему дочь той женщины?
— Пойду постараюсь найти кого-нибудь, — сказал Фрэнк и резко встал. — Посмотрю, что, черт возьми, здесь происходит. — Он подтянул штаны, снова бросил взгляд на часы и отправился к посту, где сидела медсестра.
Патриция не хотела рассказывать обо всем этом Уоррену, вместо этого Патриции хотелось кричать. Было уже двадцать минут седьмого, почти двадцать одна минута, часы громко стучали на стене, в то время как ее мужчина лежал без сознания где-то дальше по коридору. Он должен был открыть глаза к шести часам, может быть, позже, но уже становилось значительно позже. Она сидела, сцепив руки на коленях. Уоррен не торопил ее, просто сидел рядом, ожидая, когда она расскажет ему о женщине из цирка, которая когда-то давно покончила жизнь самоубийством. Это случилось пять лет назад? Шесть лет? Это было в Бостоне? В Атланте? Время и место застыли здесь, в пустой комнате с часами, безжалостно отсчитывающими минуты. Время и место — двадцатое марта, семь часов вечера, в доме Патриции возле пляжа. Мэттью потягивает «Бифитер а Мартини», которое она ему приготовила, рассказывает о лысой, почти обнаженной женщине, которая плавала в бассейне после полудня, чтобы продемонстрировать, как прочно держится у нее на голове парик, сделанный из волос бесчисленных рыжеволосых европейских женщин…
Эта двадцатидвухлетняя девчонка со всей убежденностью зрелого взрослого человека заявляла, что цирк убил ее мать. У Мэттью это вызвало естественный вопрос: «Почему вы так думаете, мисс Торренс?», на который Мария ответила: «Это не было самоубийством, мистер Хоуп».
Ее ответ удивил Мэттью.
— Расскажите мне об этом, — попросил он.
Знаменитые последние слова: «Похоже, что самоубийство».
Каждый раз, когда Мария произносила это слово, ее губы кривились от ненависти, придавая ей вид безволосого тевтонского мастера фехтования.
«Самоубийство» случилось в Раттерфорде, Миссури, до того, как Рэнд Макнелли выбрал этот город как одно из самых желанных мест для проживания в США. Мария спросила у Мэттью, не хотел бы он посмотреть газетные сообщения о «самоубийстве» ее матери; у нее были все копии, включая такие газеты, как «Инквайрер» и «Стар», они тоже печатали
— Я скажу вам, почему, — ответила она и поставила коробку рядом с собой на софу. Повернувшись, она взглянула ему прямо в глаза. — Три года тому назад, в мае, — начала она… — Цирк «Стедман энд Роджер» выступал в Раттерфорде уже три дня и собирался уезжать одиннадцатого мая, в субботу… Есть что-то неземное в том, как сворачивается большой купол в середине ночи, все двигаются молча, как будто боясь разбудить жителей города, перед которыми только что выступали. Разборка циркового оборудования ночью, погрузка клеток на траки, запах раннего утреннего кофе из столовой, рассвет еще не наступил. Трейлеры, траки, машины для отдыха отправлялись до того, как взойдет солнце, отравляя выхлопами утренний воздух, все это представляло собой что-то нереальное, сюрреалистическое. Мать и я жили в огромном трейлере в избранном месте стоянки, по соседству с большим магазином. Многие его посетители заходили к нам во время трехдневного пребывания в этом городе.
Я поставила будильник на четыре тридцать утра, мать сказала, что хотела бы подготовиться к дороге прежде, чем начнется утреннее движение машин. Уилла любила поспать и обычно оставляла себе минимум времени на душ, одевание и чашку кофе в столовой. Она еще спала, когда я покинула трейлер в пять часов. Будильник был заведен на пять пятнадцать. Он так и не зазвенел, потому что пуля, которую, предположительно, мать пустила себе в голову, прошла насквозь, срикошетила от металлической основы трейлера, а затем попала в будильник, где и застряла в металлической подставке. Часы замерли на отметке десять минут шестого.
В этот момент я находилась в столовой, сидя на «короткой стороне». Это не относится к короткой стороне тента. Это место, где стояли более короткие, лучшие столы, оставляемые для Джорджа, его многочисленных менеджеров и приживал; все они сидели ближе к входной двери. Есть обычай в цирке, вы знаете, так же, как и всюду в мире. Далее следуют участники представления, актеры, и даже среди них существует определенная очередность согласно их важности. Актеры-всадники стоят на первом месте по значимости, одному Богу известно, почему, ведь это могли быть и акробаты и канатоходцы, или дрессировщики диких животных. Тем утром…
Это было невеселое утро, гром и молнии сопровождались непрекращающимся ливнем, который заливал стоянку потоками дождя. Земля под ногами еще не превратилась в грязь, но отвратительная погода заставила многих людей, которые не принимали участия в разборе цирковых сооружений, подольше оставаться в постели. Шатер столовой был полон людьми с «другой стороны занавеса», который отделяет исполнителей и высший управленческий состав от рабочих и бригадиров. Я сидела за одним столом с Дейвом Шидом, который уже проснулся и был на ногах, потому что требуется значительное время и много усилий, чтобы погрузить кошек и не перепугать их, особенно при таком блеске молний. Он хотел, чтобы его животные были в пути, когда начнется вся эта суматоха с отъездом. В то время у меня был роман с Дейвом. Он был первым мужчиной в моей жизни. Мы нашли друг друга в День Выбора, первая генеральная репетиция обычно проходит в этот день. Тогда каждый решает, кто будет его партнером на весь сезон… Нас было двое с этой стороны шатра… Иными словами, эта сторона была пуста. Весь шум, звуки разговоров и смеха, позвякивание дешевой посуды исходили с другой стороны занавеса. Из-за шума в столовой никто не слышал выстрела на другой стороне стоянки.