Белая масаи

Хофманн Коринна

Я больше не могла сдержать слез. Увидев, что я плачу, он спросил, кто умер. Чтобы сохранить спокойствие, я стала молиться вслух. Наконец вернулась Присцилла, и я сразу привела ее в нашу хижину. Она тоже попыталась с ним поговорить, но ничего не добилась. Через некоторое время она сказала: «Он с ума сошел!» Многие мораны, воины, приезжая на побережье, заболевают момбасским бешенством. Наверное, его случай особенно тяжелый. Возможно, кто-то сделал его безумным. «Кто и как?» – запинаясь, спросила я, и сказала, что не верю в такие вещи. Здесь, в Африке, мне предстоит еще многое узнать, поучительно заметила Присцилла. «Мы должны ему помочь!» – взмолилась я. Ладно, сказала она, она отправит кого-нибудь на северное

побережье. Там находится большой центр масаи, живущих на побережье. Их начальнику подчиняются все воины. Пусть он и решает.

В девять часов вечера к нам пришли два воина с северного побережья. Они произвели на меня не самое приятное впечатление, но я обрадовалась, что наконец-то дело сдвинется с мертвой точки. Они заговорили с Лкетингой и натерли его лоб каким-то сухим цветком с резким запахом. Разговаривая с ними, мой масаи отвечал спокойно и разумно. Я не могла в это поверить. Еще недавно он бредил, а теперь совершенно успокоился. Чтобы чем-то себя занять, я приготовила для всех чай. Ничего не понимая из их разговора, я чувствовала себя беспомощной и лишней.

Разговор троих мужчин стал таким доверительным, что они меня больше не замечали. Однако они с удовольствием выпили чаю, и я спросила, что с Лкетингой. Один из них немного говорил по-английски и объяснил, что Лкетинге плохо, что у него проблемы с головой. Возможно, это скоро пройдет, добавил он. Ему нужен покой и много пространства, поэтому они будут спать втроем в лесу, а на следующий день отвезут его на северное побережье, чтобы обо всем договориться. «Почему он не может спать здесь, со мной?» – тревожно спросила я. Я уже никому не доверяла, хотя и видела, что Лкетинге стало гораздо лучше. Они ответили, что для его крови моя близость вредна. Лкетинга согласился с ними, заявив, что, поскольку он никогда в жизни ничем подобным не болел, скорее всего, причина во мне. Я была потрясена, но мне не оставалось ничего другого, кроме как отпустить его с этими масаи.

На следующее утро они вернулись, чтобы попить чаю. Лкетинга чувствовал себя хорошо и выглядел почти как раньше. Однако воины все же настояли на том, чтобы он поехал с ними на северное побережье. Он, смеясь, согласился: «Сейчас я в порядке!» Когда я упомянула, что вечером мне нужно уехать за визой в Найроби, он ответил: нет проблем, мы поедем на северное побережье, а затем вместе в Найроби.

На северном побережье после длительных переговоров нас наконец отвели к хижине «главного». Вопреки моим ожиданиям, он оказался не таким старым и принял нас очень тепло, хотя и не мог нас видеть, потому что был слеп. Он терпеливо заговорил с Лкетингой. Не понимая ни слова, я сидела и наблюдала за происходящим. Время шло, мне нужно было торопиться, но прерывать их диалог я не решалась. Я собиралась поехать ночным автобусом, но билет следовало купить за три-четыре часа до отъезда, иначе бы мне не хватило места.

Через час главный сказал мне, чтобы я ехала без Лкетинги. В его нынешнем состоянии поездка в Найроби будет для него вредна. Они за ним присмотрят, а я должна постараться вернуться как можно скорее. Я согласилась, потому что оказалась бы совершенно беспомощной, случись что-то подобное в Найроби. Я пообещала Лкетинге, что, если все пройдет гладко, уже на следующий день вечером я поеду обратно и послезавтра утром буду здесь. Когда я садилась в автобус, Лкетинга выглядел очень грустным. Он взял мою руку и спросил, действительно ли я вернусь. Я сказала, чтобы он не беспокоился, что я приеду, а там посмотрим, что делать дальше. Если ему не станет лучше, мы сходим к врачу. Он пообещал ждать и сделать все, чтобы его состояние не ухудшилось. Матату отъехал, у меня на сердце стало тяжело. Только бы все обошлось!

Когда я купила в Момбасе билет, до отъезда оставалось еще пять часов. Проведя восемь часов в дороге, я рано утром

прибыла в Найроби. Чтобы выйти из автобуса, мне пришлось ждать почти до семи утра. Сначала я выпила чаю и взяла такси до здания визового центра, потому что не знала туда дорогу. В здании царил хаос. Черные и белые посетители толкались возле окошек, каждому было что-то нужно. Я с трудом разобралась в многочисленных формулярах, которые нужно было заполнить. Разумеется, на английском! Через некоторое время я их сдала и стала ждать. Прошло не меньше трех часов, прежде чем я услышала свое имя. Я от всей души надеялась, что получу нужную печать. Женщина за стойкой внимательно посмотрела на меня и спросила, почему я хочу продлить визу еще на три месяца. Как можно спокойнее я ответила: «Потому что я еще очень многого не увидела в этой чудесной стране, и у меня еще достаточно денег, чтобы остаться на три месяца». Она раскрыла мой паспорт, нашла нужную страницу и поставила огромную печать. Я получила визу и продвинулась еще на шаг вперед! Счастливая, я заплатила необходимую сумму и вышла из этого ужасного здания. Тогда я еще не предполагала, что мне придется входить в него так часто, что я начну его ненавидеть.

Купив билет на вечерний автобус, я пошла перекусить. День близился к вечеру. Я не спала больше тридцати часов и, чтобы не заснуть, немного погуляла по Найроби.

Боясь заблудиться, я ходила только по двум улицам. В семь часов вечера в городе стемнело, и по мере того, как закрывались магазины, в барах «просыпалась» ночная жизнь. Оставаться на улице становилось опасно, встречавшиеся мне прохожие становились все более мрачными. О том, чтобы пойти в бар, не могло быть и речи, поэтому я вошла в ближайший «Макдоналдс» и просидела в нем оставшиеся два часа.

Наконец я села в автобус до Момбасы. Водитель жевал мираа. Он гнал как бешеный, и мы добрались до цели за рекордное время, оказавшись в Момбасе около четырех часов утра. Мне снова пришлось ждать, пока на северное побережье не поедет первое матату. Мне не терпелось узнать, как там Лкетинга.

В деревню масаи я приехала, когда еще не было и семи часов. Поскольку все еще спали, а чайный дом был закрыт, я стала ждать возле него, потому что не знала, в какой из хижин находится Лкетинга. В половине восьмого пришел владелец чайного дома. Я села и стала ждать чай. Он принес его мне и сразу исчез на кухне. Затем пришли несколько воинов и сели за стол. Они выглядели подавленными и молчали. Вероятно, это потому, что еще очень рано, подумала я.

В начале девятого я не выдержала и спросила хозяина, где Лкетинга. Он покачал головой и снова исчез. Через полчаса он сел за мой столик и сказал, чтобы я возвращалась на южное побережье, так как ждать его здесь бесполезно. Я удивленно спросила – почему? «Его здесь больше нет. Этой ночью он уехал домой», – объяснил мужчина. Мое сердце сжалось в комок. «Домой на южное побережье?» – наивно спросила я. «Нет, домой в Самбуру-Маралал».

В отчаянии я вскричала: «Нет, не правда! Он здесь, скажите – где он?» Два воина поднялись из-за соседнего стола, подошли ко мне и стали меня успокаивать. Бешено отбиваясь от их рук, я что есть мочи кричала по-немецки: «Проклятые хитрые подонки, вы все это спланировали!» Слезы ярости струились по моему лицу, но на этот раз мне это было совершенно безразлично.

Я была так разгневана, что мне хотелось кого-нибудь убить. Они посадили его в автобус, зная, что я приеду тем же рейсом, только в обратном направлении, в то же самое время. Где-то в пути наши автобусы пересеклись. Я не могла в это поверить. Какая подлость! Как будто они не могли подождать восемь часов! Возле чайного дома стали собираться зеваки, и я, чувствуя, что теряю над собой контроль, пулей выскочила из него. Я понимала, что они все заодно. Охваченная грустью и яростью, я вернулась на южное побережье.