Белая мель

Прокопьева Зоя Егоровна

— Вот и пусть моет... Фу, какая ты непонятливая, я же сказала, что твой отец не проливает кровь...

— А-а, — тянет Лидка, готовая провалиться от стыда, и пятится к двери. А на деревянном крылечке сидит и плачет Фишка. Лидка таращит глаза, крепится, чтоб не разреветься, но это не помогает.

— Айда отсюдова, — еле слышно говорит Лидка, поднимая Фишку за руку. — Пойдем лучше есть сгущенку...

Ссутулившись как старухи, они бредут по пыльной улице и ревут в голос. За ними так же понуро плетется Вовка Рыжий. А следом идут виноватые

Колька с Маней. Как будто что-то нарушилось в их дружбе, разъединило их.

А в вересковой яме разрушен тайник. Брынзы нет, бидончик на боку, и сгущенки там с ложку. Трава вокруг помята. Со склона из сочной крапивы высунулись, глядя ело и настороженно — собаки. Целая свора.

— Это они слопали, — говорит Колька и кидает в собак камнем.

Собаки не двигаются — все так же смотрят.

— Не тронь собак! — тихо просит Лидка. — Они тоже есть хочут. — Взяв пустой бидончик, она поднимается из ямы. — Мне Маруське надо принести воды, — добавляет она еще тише и, не оглядываясь, идет домой.

— Я с тобой, — догоняет ее Фишка. — Знаешь, мама просила передать тебе большое спасибо за цветы.

— Ну вот еще! — отмахивается Лидка.

— Она зовет тебя вечером пить чай. Вот конфетка — это тебе.

Лидка зажмурилась. Конфетка настоящая, может быть, шоколадная, в двух бумажках. Таких конфет Лидка еще не едала.

— Давай пополам, — предложила Лидка.

— Нет, я уже такую съела... Мама вечером даст нам еще по одной. Даже, наверное, лучше этой. А еще по печенюшке.

— Ух ты! — радуется Лидка и забывает, что только что были обиды и слезы. — Тогда я половинку оставлю мамке.

— Конечно, — соглашается Фишка.

— Пойдем сегодня на пустырь к элеватору? Там, может, опенки выросли... дождик был ночью...

— Опенки — это которые негниючки, да?

— Ну.

Высунув голову из ограды, мычит Маруська. Лидка хватает ведра, коромысло и бежит к речке.

— Дай я поднесу, — предлагает Фишка.

— Ладно, обратно пойдем, с половинки дороги дам.

Едва она успевает напоить Маруську, как приходит мамка.

Мамка накидывает на рога Маруськи веревку и заставляет Лидку подгонять ее прутиком. Маруську ведут к быку. Лидка не бьет корову прутиком, только машет им по воздуху возле ее боков, да Маруська и сама топает охотно — кому хорошо стоять целый день в ограде.

На ферме, возле поломанных комбайнов, стойка для случки скота. Рядом ветеринарная.

Озабоченная и суетливая мамка заводит Маруську в стойку, коротко привязывает ее и говорит Лидке, чтобы отошла к стенке ветеринарки. Бык, бурый, белолобый, с кольцом в ноздре, косит глазищами, фырчит и гребет ногами землю. Герасим, рослый однорукий мужик, заведующий фермой, стоит рядом со скотником Афоней и за что-то тихо ругает его.

— Мамк, так он некрасивый, — шепчет Лидка.

— Кто? — не понимает мамка и смотрит заискивающе на Герасима.

— Герасим, вот кто...

Лидка понуро бродит у стенки, заглядывает

в окошко ветеринарки, там полки с банками, пробирками, ящиками. А на столе — телескоп, наверное? Вот бы заглянуть в него разочек!

А ноги у Лидки все обмякают, в животе крутит, урчит. Да и подташнивает ее, перед глазами мельтешат какие-то золотистые мушки. Мушек этих все больше и больше. Они вертятся, летают, и, чтобы их остановить, Лидка зажмуривается. Открыв глаза, она видит, как упирается бык, — не хочет идти к Маруське. Герасим нокает, хлыщет быка веревкой...

— Что это с девкой-то? — спрашивает Герасим мамку. — Дура баба, не знаю, чего ты ее сюда приперла? — кричит он и лезет за Лидкой, отдирает ее от скобы.

— Симка, бросай корову, тащи девку в больницу! — орет Герасим. — У нее уж глаза бешеные и пена изо рта лезет. Может, белены объелась.

— Да что это с ней? — подхватывается мамка.

— Тащи, говорю, баба дура! Бегом!..

— Ой, господи! — бьет себя руками по бокам мамка. — Я ж ей груздянку из навозников сварила! Ох и паразитка ж я зеленая! Ох, отравила, поди, девку! Ох!.. — Мамка хватает Лидку за руку и бежит как угорелая в сторону больницы, воя и причитая, как плакальщицы над покойником.

Лидкины ноги не слушаются. Рот все кривится и никак не закрывается. Мамка дотаскивает Лидку до больницы на руках. Там, оставив ее на крыльце, бежит вовнутрь.

Возвращается с теткой в белом халате. У тетки в руках ложка и пузырек. Лидке разжимают рот, что-то вливают и заставляют глотать. Лидку тут же, на крыльце, выворачивает. Она бьется в руках мамки, охающей, испуганной, и без передышки блюет. Потом Лидке снова вливают в рот что-то. Лидку рвет снова.

— Ну, а теперь отпаивай молоком, — наказывает врачиха. — Грибы-то надо было бы сперва ошпарить, а потом уж варить. Поди, старых нахапала? — пытает мамку врачиха.

— Да нет вроде — все крохоньки были, — оправдывается мамка.

— Вот тебе и крохоньки, отправила бы девку на тот свет... А сама, поди, и не ела?

— Да немножко было-то. Сама-то я крапивницы вчерашней похлебала... А ей, думаю, вкусненькой груздяночки сварю — раза б на два поесть ей... Ох, паразитка я, паразитка... А ты чего? — взъерошилась мамка на Лидку. — Куда глядела? Все, наверно, слопала?

Лидка замотала головой, дескать, нет.

— Сима, ты ж сама накормила, а на ребенка орешь, — укорила мамку врачиха.

— Дак на кого ж мне теперь орать-то?

— Ладно, веди ее домой и молоком, молоком...

А молока дома не было. Какое там молоко!

Мамка обежала соседей, заняла литр молока. Наказала Лидке пить и, вымахнув в ограду груздянку из чугунка, побежала за коровой.

8

Лидка попьет молока да ляжет, попьет да ляжет. Раза два бегала на улицу, тошнило. Потом стало получше, но ноги дрожали, и перед глазами все еще мельтешили мушки.