Белая мышь
Шрифт:
«Мне нужен отпуск», – вяло подумала она, считая шаги, и захихикала. Ей представилось, как за следующим изгибом тропы её ждет Анри с машиной, готовый сразу же отвезти её на какой-нибудь курорт. Она бы упала к нему в объятия и начала жаловаться, через какие кошмары ей пришлось пройти. Рассказала бы, как стирала в ванной одежду узников, как на неё кричали, как она голодала и валялась в кузове грузовика. Он бы её пожалел, тепло улыбнулся и поклялся, что компенсирует все её страдания.
Она начала мысленно рассказывать ему обо всём, что случилось – сгущая краски, превращая всё в шутку, нелепость, надувая губы и ругаясь,
– Ты чему это там радуешься-то?
Рыжий.
Она не стала отвечать. Жаль, что нет Брута. Его вывезли из Перпиньяна днём раньше. Одежда и обувь у него оказались в лучшем состоянии, чем у них, поэтому рыжего и Нэнси заставили подождать, пока последние оставшиеся в городе сопротивленцы не соберут им по крупицам теплую одежду.
Рыжий принял её молчание за приглашение к разговору. Даже не к разговору, а к нытью: и шли-то они слишком быстро, и маршрут не такой, и носков ему дали мало. Две пары – этого недостаточно.
Нэнси игнорировала его стенания, слушая только свой внутренний счёт шагов. Рыжий ничего, кроме себя, не замечал.
– Отдых, – сказала Пилар.
Пилар и её отец были их гидами. Они почти ничего не говорили и почти не отдыхали. Десять минут за два часа, и все. Тропы вились среди горных вершин, и иногда во время этих перерывов Нэнси удивлённо смотрела по сторонам. Они сидели меж заснеженных вершин, словно сказочные путники или пилигримы, любующиеся этим невероятным чудом природы, бесконечным парадом горных пиков, исчезающих в голубоватой дымке весеннего воздуха. Скоро Нэнси стало казаться, что Пилар решила во что бы то ни стало завести их на каждую вершину без исключения.
Что ж, снова в путь, вверх по тропам, видимым только для Пилар. Казалось, это уже альпинизм, а не переход. Не тратя лишних слов, Нэнси просто шла. Рыжий продолжал занудствовать. Теперь он вопрошал, почему они купили так мало еды и как планируют идти по морозу, поскольку снега вокруг становилось все больше. Чем дольше он говорил, тем более визгливым становился его голос.
– Я больше не могу идти. Всё, не пойду, – сказал он, встав как вкопанный.
Пилар прервала привычное молчание, повернулась к Нэнси и тихим голосом сказала:
– Скажи ему, чтобы заткнулся и шёл молча. Он что, не знает, на какие дальние расстояния здесь расходится звук?
– Что она говорит? – жалобно спросил рыжий. – Скажи.
Нэнси сказала. Рыжий не пошевелился.
– Сегодня я больше не смогу идти, и никто меня не заставит.
Вот и все. Приятные фантазии об Анри улетучились, со счёта она сбилась, а Пилар и отец смотрели на неё так, словно хотели сказать: «Давай разруливай этот бардак сама». Что ж, сама – значит, сама.
Она толкнула рыжего так сильно, что он потерял равновесие и, оступившись, шагнул в ледяной горный поток, вымочившись по колено.
– Что за..? – заверещал он, выпрыгивая на снег. – Ты с ума сошла, сука!
Ударить её он даже не пытался. Наверное, знал, что старик тут же собьёт его с ног. Пилар усмехнулась.
– Выбор за тобой, – спокойно сказала Нэнси. – Останешься стоять – замёрзнешь до смерти за полчаса. Так что перебирай ногами. И заткнись.
– Сука, – прошипел он, но пошёл. Нэнси начала считать заново.
До границы они дошли на следующее утро.
15
Вид Лондона выбил Нэнси из колеи – город разительно отличался от своей довоенной версии. Сейчас он был весь в шрамах от бомбёжек. Можно было повернуть за угол и обнаружить пустое место там, где когда-то стоял многоквартирный дом или коттедж. Какой-то город дыр. А люди! Мужчины чаще всего ходили в форме, а женщины передвигались гораздо быстрее, чем раньше, если только не стояли в очередях с корзинками и талонами в руках и надеждой в глазах. Среди водителей трамваев и контролёров теперь тоже встречались женщины. Плакаты на улицах, наклеенные поверх рекламных, призывали население экономить еду и сохранять спокойствие. Почти у всех был такой вид, как будто им очень нужно где-то быть, причём ещё пять минут назад. У всех, кроме Нэнси.
Восстановление документов тянулось бесконечно долго, а без них ничего полезного она делать не могла. Когда их, спускающихся с горы, обнаружила испанская полиция, Нэнси сказала им, что она американка. Это позволило ей наконец отделаться от рыжего. Американцам она затем представилась англичанкой, а уже в английском посольстве сообщила раздражённому и скептически настроенному сотруднику, что формально она австралийка, но в Лондоне у неё есть деньги, которые она хотела бы поехать и потратить. И что её зовут Нэнси Уэйк по прозвищу Белая Мышь и гестапо пойдет на всё, чтобы с ней пообщаться.
Сотрудник посольства позвонил адвокату Анри в Лондоне, который, после долгого и дорогостоящего обмена телеграммами подтвердил, что да, вероятно, это мадам Фиокка и да, у неё достаточно средств в Великобритании, чтобы обеспечить своё проживание и компенсировать Правительству Её Величества стоимость билета и небольшую сумму наличных, которые ей стоит выдать, чтобы она смогла купить себе достойную одежду для путешествия и еду в путь.
Адвокат Анри, мистер Кэмпбелл, встретил её на пристани и провёл через таможню. Нэнси видела его всего один раз, когда они с Анри приехали в Лондон и пили чай у него в кабинете с обитыми панелями стенами. Пока мужчины обсуждали дела, Нэнси откровенно скучала, в нетерпении ожидая, когда же, наконец, она сможет попасть в театр, в кафе и в ночные клубы Вест-энда. Получается, та встреча спасла ей жизнь. Анри тогда открыл счёт в лондонском банке и сделал внушительный депозит.
– Прямо перед вашей свадьбой он сумел отправить для меня письмо, – сказал Кэмпбелл, ведя её из здания таможни в вагон первого класса поезда, направляющегося в Лондон.
– Как? – После путешествия Нэнси была как в тумане, у неё не укладывалась в голове вся эта обстановка – удобные сиденья, внимательный официант. Кэмпбелл заказал ей скотч.
– Насколько я понял, через знакомого испанского контрабандиста, который направлялся в Бразилию. По крайней мере, письмо было отправлено оттуда. Нам пришлось дорого заплатить за почтовые услуги – тот человек наклеил совсем мало марок. К сожалению, больше мы от господина Фиокка не имели никаких известий, – сказал он, отводя взгляд.