Белая сирень

Нагибин Юрий Маркович

— Что он вам сделал?

— Мне? — удивился больной. — Ровным счетом ничего. Но убрать его — значит подрубить корни династии.

— Я уберу его, — без всякого пафоса, со спокойной уверенностью сказал Старков.

Глаза больного лихорадочно блеснули.

— Я тебе верю. Послушай, оставь пистолет. Бомба куда надежней. Обучись ее сам начинять и метать. Главное, правильно выбрать место. Лучше на безлюдье. Прохожие опасны. — Больной говорил все быстрее и быстрее, словно боялся, что не успеет высказаться. —

Бери клиента у места службы. Самое надежное. Выверенный ритуал. Минимум неожиданностей. Привычные движения. Обыденность, рутина, автоматизм — лучшая гарантия успеха. Ты меня понимаешь?

— Говорите, говорите!.. — жадно попросил Старков.

— Тщательно изучи место и всех, кто там живет или бывает. Каждую мелочь приметь, собаку, кошку, крысу. Не торопись. Узнай клиента лучше, чем самого себя: его манеры, привычки, жестикуляцию, даже нервные тики. Почувствуй его изнутри, стань им, тогда не будет нечаянной ошибки. И главное, самое главное… — Он замолчал, тяжело дыша.

— Что главное?.. Говорите!.. — подался к нему Старков.

Но Пахульский слышал сейчас не его, а разволновавшуюся голубку. Она топталась в клетке, подскакивала, издавая зазывные нутряные звуки.

В бледно-голубом небе козыряла голубиная стая. Пахульский сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. От этого горлового усилия он опять закашлялся, заплевался.

От стаи отделился голубь — красавец турман и стремительно спланировал на лоток клетки. Воркование голубки перешло в мучительный любовный стон. Турман чувствовал западню, он испуганно водил головкой. Но страсть пересилила, он скакнул к голубке.

Пахульский дернул веревку — ловушка захлопнулась. Он перевел взгляд на Старкова.

— Не надейся на спасение. Думать, что уцелеешь, — значит провал. Нельзя в оба конца рассчитывать: и дело сделать, и шкуру спасти. Надо твердо знать, — чахоточный вперил свой воспаленный взгляд в лицо Старкову, — тебя схватят, осудят и повесят…

…Ржавый стук открываемой двери вернул узника в сегодняшний день.

В камеру вошел рослый медсанбрат в грязноватом, некогда белом халате.

— Почему раньше времени? — спросил Старков.

— А что — от дел оторвал? — не слишком любезно отозвался санитар, пристраивая на табурете свою сумку с бинтами и мазями. — К тебе гости придут.

— Какие еще гости? — Старков стащил рубашку через голову.

— Начальство, — проворчал санитар. — А какое, мне не докладывают.

Он принялся перебинтовывать руку Старкову, делая это размашисто и небрежно.

— Объявят о казни? — догадался Старков и как-то посветлел лицом. — Зачем тогда перевязывать? Для виселицы и так сойдет.

— Чего тебе объявят, мне неведомо, — тем же враждебно-резонерским тоном сказал санитар. — А порядок должон быть. Врач завсегда осматривает осужденного перед казнью.

— Здоровье —

это главное? — хмыкнул Старков. — Разве можно простуженного вешать? Гуманисты, мать их!.. Эй, полегче, чего так дергаешь?

— Ишь какой нежный! Чужой жизни не жалеешь, а к самому не притронься.

— Я нежный! — дурачился Старков. — И вешать меня нельзя — ручка болит. Вот подлечите — тогда другой разговор. Да при таком санитаре я тут до старости доживу.

— Авось не доживешь, — злобно пообещал санитар, закрепляя повязку.

Он собрал свою сумку и пошел к двери.

— Тебе на живодерне работать — цены б не было! — крикнул ему вдогон Старков.

Он прилег на койку, закрыл глаза, и сразу подступило видение…

Он сжимает в руке бомбу…

Великий князь, провожающий взглядом своих сыновей… Подъезжает «даймлер», откуда выскакивает молоденький адъютант с бюваром в руке, бежит к Великому князю…

Филеры начинают свое обходное движение к бомбисту…

С другой стороны приближаются унтер и солдат.

Все последующее идет в замедленном изображении.

Великий князь похлопывает адъютанта, обнимает за талию, треплет за ушком…

Гороховые пальто все ближе…

Стражники все ближе…

Адъютант прыгает в машину. Она козлит…

— Такая ваша планида! — шепчет Старков и замахивается бомбой…

Рванулась машина прочь…

Выдохнул голубой дымок Великий князь…

Чудовищный взрыв расколол мироздание…

— Хорошо, — шепчет лежащий на койке Старков. — Как хорошо!..

…Другое видение населяет вакуум его отключенного от деятельной жизни сознания.

Старков сидит за самодельным столом в крошечном закутке — земляной заброшенной баньке — и при свете керосиновой лампы начиняет бомбу. Перед ним аптекарские весы, мешочки с селитрой, порохом, бутылочки с кислотами, пружинки, проволочки, куски разного металла. Он так ушел в свое тонкое и опасное занятие, что не сразу услышал сильный стук в дверь.

Но вот услышал, и рука сама потянулась за револьвером. Он оглянулся, ветхая дверца вот-вот готова сорваться с петель — ее пинают снаружи ногами.

Старков спрятал револьвер в карман кацавейки, взял тяжелый молоток, подошел к двери и откинул крючок.

Перед ним стоял мальчик лет двенадцати с заплаканными глазами.

— Чего не отворяешь? — сказал он басовитым от слез голосом.

— А ты почем знал, что я тут? — подозрительно спросил Старков, но молоток отложил.

— Где же тебе еще быть? Все знают, что ты тут книжки учишь. Идем, тетка Дуня помирает.

— Какая тетка Дуня?

— Ты что — зачитался или вовсе дурак? Да твоя маманя. Сердце у ней.