Белая сирень
Шрифт:
— Вы еще здесь?! А я, признаться, думал, что вы удрали. Почему вас не видно в Кремле?
— Я бываю там каждый день. Но вы красуетесь в президиуме, — а я среди серой скотинки.
— Ну, как вам тут?..
— Любопытно наблюдать, как плебс осваивает царские дворцы. Селедка и конская колбаса на старинном фарфоре. Матросня в креслах «жакоб». Я кое-что набросал. — Гросс открывает альбом и показывает Нексе свои зарисовки.
— Довольно-таки ядовито, — морщится Нексе.
— Я — сатирик и не привык льстить
— Портретные наброски мне больше по душе, — говорит Нексе, листая альбом. — В них острота и психологизм.
— Узнаете?.. Это Хо Ши Мин, он, кстати, еще и поэт… Это загадочный Куусинен, а это Луначарский, неутомимый культуртрегер.
— А знаете, Гросс, ваш карандаш добрее вашего языка.
— Значит, мне пора сматываться. Моя сила — в разоблачении. Вернусь к моим ненаглядным капиталистам с их пудовыми челюстями и плотоядными глазками. А вообще, Нексе, я понял: революция хороша лишь издали.
— Что вас не устраивает?
— Все. Это же просто перемена ролей, как в «Восстании ангелов» Анатоля Франса. Верхние — вниз, нижние — наверх.
— Конечно! Пролетариат поднялся, власть имущие опустились на дно. Чего же вы еще ждали от революции?
— Чего-то другого. Цветов и музыки, карнавала. А здесь все время заседают. Меня считают сухим и желчным, а в глубине души я неизлечимый романтик. Хватит обо мне. Как ваши дела? Наглотались советской славы?
— Наглотался. Я еду к своим ребятам. На Волгу.
— Оставьте это, Нексе. Нельзя в пятьдесят быть таким восторженным простаком. Вы что, не знаете, какие здесь железные дороги? Мало вам путешествия из Мурманска в Петроград? Хотите окончательно отморозить ноги?
— В Самару поезда ходят по расписанию. Четыре дня — и я там.
— Четыре дня! Вас ограбят, разденут и скинут с поезда. Примут за шпиона и посадят в тюрьму, если не прикончат на месте. Не шутите с победившим пролетариатом, Нексе.
— У меня мандат, подписанный самим Уншлихтом! — Нексе показывает Гроссу какую-то бумажку. — Видите? И тут сказано: «Всем организациям оказывать товарищу Нексе всемерную помощь».
— Кто такой Уншлихт?
— Заместитель председателя ГПУ!
— Звучит гордо. Похоже, что вы сами не прочь сотрудничать с этим ведомством.
— Это ведомство — щит революции.
— Вы — неоценимый человек для диктатуры. Все — на веру, полный отказ от собственного мнения, предельно развитое стадное чувство. — Поезжайте в Самару, Нексе. Может быть, там разобьют ваши розовые очки…
…Тащится сцепленный из разномастных вагонов пассажирский поезд. Тут и пульманы, и общие спальные вагоны, и дачные со скамейками для сидения, две-три теплушки с трубой на крыше. Паровоз, питаемый дровами, задышливо одолевает некрутые подъемы среднерусской равнины. Судя по тому, как прямо, столбом, уходит в небо густой белый
Нексе смотрит в заледенелое окошко купированного, но неотапливаемого, как и весь поезд, вагона, на белые сверкающие поля, темные перелески, на прекрасную и грозную зимнюю Россию. Он поднял воротник пальто, поглубже надвинул свою странную датскую шапку, руки спрятал в рукава. А кругом бабы в толстых перепоясанных шубах, мужики в тулупах и валенках. Их добротный вид подчеркивает иноземную незащищенность Нексе.
Внезапно поезд, залязгав тормозами, останавливается.
— Ну вот, — вздыхает пассажир в шубе на волке. — Опять, что ль, дрова кончились?
Нексе вслед за другими выходит из вагона. Оказывается, поезд встал на разъезде. Крутом снежное поле, метет поземка, воздух звенит от мороза. Нексе приплясывает в своих остроносых ботинках, пытаясь согреться. Возле него оказывается небольшая, ладная молодая женщина в шубке и пуховом платке. У нее румяные от мороза щеки и серые доверчивые глаза. Она сострадательно смотрит на Нексе, который храбро улыбается ей.
— Кто же вы такой есть? — говорит женщина удивленно-жалостливо. — Смотрю и понять не могу, как вы в таком виде ехать решились.
Нексе улыбается и разводит руками:
— Иностранец! — догадалась женщина.
Обрадованный Нексе отвечает по-немецки, старательно выговаривая слова:
— Датчанин. Еду в Самару.
— Ох, горе мое! — всплеснула руками женщина и решительно: — Пошли к нам в теплушку. Вещи-то ваши где?
Женщина мешает немецкие слова с русскими, но выручают жесты и выразительные интонации.
Нексе отлично ее понимает. Он бежит к своему вагону и возвращается с рюкзаком, наплечной сумкой и довольно большим мешком.
— Что тут у вас? — сразу насторожилась женщина.
— Варежки, шапочки. Шестьдесят пять пар, — поясняет Нексе.
— Это для чего ж так много? — нахмурилась она.
— Для детского дома… Я… как это? Шеф… шеф детского дома. — И поняв, что женщина заподозрила нехорошее, что неудивительно в это трудное время, Нексе достает из кармана свой спасительный мандат и протягивает женщине.
— Вон что!.. — уважительно говорит она. — А я вас не читала и даже не слышала. Теперь обязательно прочту. Ну, пошли!..
Она приводит его к теплушке и помогает забраться внутрь. Вокруг нещадно дымящей печурки расположились разные люди, преимущественно демобилизованные по ранению красноармейцы.
— Ты кого сюда привела? — возмутились обитатели теплушки. — Никак, мешочника?
— Нет. Товарищ из Дании. В Самару едет, в подшефный детский дом. Ребятам теплые вещи везет, а сам чуть не замерз до смерти.
— Неужто он для того в Россию притащился?
— Он писатель. У себя знаменитый. И детский дом его именем назван.