Белая сирень

Нагибин Юрий Маркович

И тут его ждал последний и самый ужасный сюрприз: пробная восковая фигура Петра I растреллиевой работы: длинное тулово, острые колени и совершенно голая, без усов, бровей и волос, круглая, как шар, голова. Прижимаясь к стене, Александр ополз великого предка и оказался в другом проходе.

— А вы тут как свой, — обратился он к Аракчееву. — Крепкие у вас нервы, граф.

— Не жалуюсь, государь, — обычным сиплым голосом отозвался фаворит. — Этих бояться нечего, бояться надо живых.

— Далеко нам еще?

— Мы

пришли, — сказал Аракчеев, толкнув небольшую и невидную в стене дверь.

Они ступили в крошечную, пустую, совсем темную комнату, лишь под потолком светлело зарешеченное оконце. Аракчеев достал откуда-то складной стул и поставил его к неприметному отверстию в стене.

— Садитесь, государь, я обожду в костюмерной.

— А что я увижу?

— Ничего, государь. Но все услышите. Здесь выход тайного уха, прослушивается левое крыло дворца, ныне необитаемое.

— Я не могу поверить такой дерзости заговорщиков.

— Кто станет их здесь искать? Подземный ход ведет за Фонтанку. О нем никто не знает. Почти никто, — добавил Аракчеев.

— Я ведь глуховат.

— Не беда. Когда я притворю дверь, извольте сдвинуть эту заслонку, государь.

И Аракчеев скрылся.

Несколько мгновений Александр колебался, затем решительно отодвинул заслонку.

— Убить! — ударило ему в ушную перепонку, в мозг, в сердце отчетливое, резкое, словно в лицо брошенное слово. — Истребить весь змеиный род!

— Мы собрались обсудить конституцию, — произнес чей-то холодный голос. — А ты опять за свое.

— Да, за свое. Англичане и французы указали нам путь. Первый шаг революции — обезглавить монархию.

— За что ты его так ненавидишь? — спросил юношеский голос.

— За все! Меланхолия Пьеро и повадки Арлекина. Блудодей и святоша. Душитель Европы и тюремщик России с голубым взором падшего ангела. Сулил конституцию, а дал аракчеевщину.

— Аракчеевщина! — восхитился молодой голос. — Это великолепно!

— Чисто русский парадокс: век Александра обернулся веком Аракчеева, — сказал зрелый и звучный мужской голос.

«И ты, Брут!» — прошептал Александр.

— С Романовым все ясно, — вновь заговорил тот же ледяной голос. — Но мы не можем ввергнуть Россию в хаос. Нужна конституция, манифест о крестьянах, нужны цивилизованные законы…

Александр задвинул заглушку. «Боже!.. — шептал он словно в забытьи. — Я говорил с вами… смеялся… пил вино… Я подарил тебе деревянную лошадку, мальчик, на день рождения… А тебя я обнял под Аустерлицем… А ты поцеловал мой портрет, когда я тебе его подарил… Мы играли в волан с твоей сестрой… Я узнал все ваши голоса… голоса друзей, как мне казалось… Что с вами сталось?.. Или со мной?..»

Он опрометью кинулся вон из комнаты, ударился о дверь и попал прямо в руки Аракчееву…

…И снова кабинет Александра.

Александр

почти падает в кресло. Аракчеев смотрит на него, вынимает из-за обшлага мундира копию знакомого списка и кладет перед государем. Тот берет список и, не глядя, медленно, старательно разрывает на мелкие клочки. Аракчеев выпрямился, щелкнул каблуками, являя готовность избавить государя от своего присутствия. Что делать — не угодил.

— Кто ваш духовник? — слабым голосом спросил Александр, то ли не заметивший, то ли пренебрегший маневрами фаворита.

Даже железный Аракчеев смешался.

— Наш грузинский батюшка, — пробормотал он каким-то бабьим голосом. — Отец Варсонофий.

— Я не о том, — поморщился Александр. — Я слышал, к вам ходит какой-то Иван Яковлевич.

— Он не духовник мой и вообще не духовного звания. Настасья Федоровна его приветила за благость и бесхитростную правдивость.

— Я хочу его видеть.

Пепельно-бледное лицо Аракчеева налилось тяжелой кровью.

— Он гундосый, государь, то бишь гугнивый, вы его не поймете. Имея таких духовных наставников, как архимандрит Фотий, князь Голицын…

— Сановный пастырь и сановный мистик, — перебил Александр. — А мне дурак нужен. Святой русский дурак, простой и бесстрашный. Чтобы видел во мне не царя, а овцу заблудшую.

Аракчеев уже все понял и сразу овладел собой. Но тон взял вкрадчивый.

— Я, государь, по артиллерии маленько кумекаю, за военными поселениями досмотреть могу, но коли надо, то и Кощеев ларец со дна морского добуду. Отыщу я в петербургском вертепе чистейшее сердце, праведного дурака, который всех Голицыных мудрее…

…Карета с Александром и Аракчеевым останавливается у ветхого деревянного домика возле Крестовского перевоза.

— Государь, блаженного в народе Фомушкой кличут, но он только на Фому Ипатьича откликается. С большим самолюбием человек. Денег ему не предлагайте, он обидеться может. Вы их незаметно его домоправительнице и духовной сестре суньте. Лучше перстенек или золотую цепочку. Они бессребреники. С Богом, Ваше Величество, а я в карете подожду. Вы запомнили: во дворе налево, за помойкой, одноэтажный деревянный флигелек. Постучаться трижды.

Александр без труда отыскал скромное жилище блаженного. Он постучал условным стуком, ему сразу открыли. У графа Аракчеева осечек не бывало.

Присмотревшись к темноте, едва озаряемой лампадкой из горницы, Александр угадал в огромной бабе домоправительницу блаженного и почтительно поклонился ей.

— Идем, — сказала баба, крепко взяв его за руку. — Он тебя ждет.

Они вошли в горницу. У киота молился мужик с худыми лопатками, выпирающими из посконной рубахи. Молясь, он раскачивался, как китайский болванчик, что-то бормотал, а порой вскрикивал.