Белая собачка, или Карнавальная неделя
Шрифт:
Катастрофа случилась вскоре после того, как они решили, что пришла пора подумать о ребенке. Анджело работал тогда на строительстве дороги, а Кармелле удалось устроиться в коммерческую фирму, где уже через полгода она получила повышение благодаря своему усердию и трудолюбию. Однажды вечером она пришла домой сама не своя. Долго не хотела признаваться в том, что ее тревожит, но все же привычка всем делиться с мужем заставила ее рассказать. Из сейфа на работе пропали деньги. Не то чтобы огромная сумма, но дело ведь не в этом, правда? Ужасно то, что все подозрения падают на нее. После работы во вторник она действительно уходила последней. В кабинете шефа на полу возле сейфа нашли шпильку от волос. Ее шпильку. Ужасно то, как потускнело лицо шефа, когда она зашла поговорить об этом. До сего дня он всегда был приветлив и доброжелателен. Уже приходила полиция, и ее допрашивали. Целых полдня она провела на допросе.
Когда на следующий день Кармелла пришла на работу, с ее появлением в комнате установилась мертвая тишина. После обеда ее снова вызвали для дачи показаний. Снова и снова она отвечала на одни и те же вопросы. Так прошло еще несколько дней. Вина ее не была доказана, но все окружающие уже приняли на этот счет свое решение. Уволиться она не могла, это значило бы полностью признать свою вину. Для девушки,
Вернувшись домой он увидел, что жена спит. «Пусть отдохнет», – подумал он и занялся приготовлением ужина. Когда он снова заглянул в спальню и заметил, наконец, валявшиеся на полу упаковки из-под лекарств, прошло уже больше часа.
Она оставалась живой. И это было еще ужаснее быстрой, хоть и болезненной смерти. Почти месяц Кармелла находилась в коме. Врачи делали что могли, но на вопросы о перспективах только качали головами. Последствия необратимы. Пациентка не может самостоятельно есть, не может пить, ходить в туалет, даже дышать может только с помощью специального аппарата. Когда она, наконец, открыла глаза, в них была такая горечь и безнадежность, что стоявшая рядом медсестра заметно содрогнулась. Еще через несколько дней Кармелла смогла говорить. Точнее, пытаться говорить, потому что с хрипом и свистом изо рта, в котором торчали какие-то трубки, вырывались только обрывки слов. Тело было почти полностью обездвижено, но к несчастью, все же продолжало ощущать боль. Кармелла полностью утратила интерес к окружающему. В ее глазах даже при виде Анджело не появлялось облегчения. Даже известие о том, что найден настоящий вор – тот самый рыжий прыщавый клерк с золотым зубом – не вызвало ее отклика. «Хорошо», – еле слышно выдохнула она и продолжала так же безучастно смотреть прямо перед собой, тяжело дыша и покрываясь испариной от непреходящей муки. Теперь уже ее бывший директор пытался встретиться с Анджело, и теперь уже тот уклонялся от встречи. Коллеги также приходили навестить пострадавшую, но муж никому не позволял входить в палату и не разрешал принимать цветы и конфеты.
Бывали моменты, его накрывала волна обиды, негодования и раздражения за ее поступок, за то, что не выстояла, что не сохранила их такое безмятежное безусловное счастье. После приступов ярости он начинал злиться на себя, укорять в черствости и эгоизме.
Однажды вечером Кармелла приоткрыла глаза и, глядя Анджело прямо в лицо, неожиданно ясно проговорила: «Хочу умереть. Хочу, чтобы все кончилось. Помоги…» Лицо ее перекосилось от боли. Анджело поговорил с лечащим врачом, просил увеличить дозу обезболивающего, но тот только замахал руками: это убьет больную. На следующий день Кармелла снова еле слышно повторила: «Умереть… помоги умереть». Анджело встречался с главным врачом и администрацией госпиталя, бушевал в их кабинетах, плакал и умолял. Пациентка в сознании, аппарат отключить невозможно, никто не возьмет на себя такую ответственность. В палату поместили сиделок, дежуривших круглосуточно. Не столько ради больной, которой было все равно, сколько ради того, чтобы он не наделал глупостей. Невыразимо больно было смотреть на жену – цветущая красавица превратилась в мумию, тяжело поднимающую и опускающую веки. Анджело просиживал возле жены сутками, уволился с работы, забыл обо всем на свете. Он физически сопереживал ее боли, ощущая как неподвижное тело внутренне содрогается от невыносимых страданий. У них обоих оставался только один вопрос: когда всему этому придет конец. Врачи на этот вопрос однозначного ответа дать не могли. Прошли еще две недели кошмара, казавшегося бесконечным. Однажды в пять утра, когда сиделка вышла из палаты на несколько минут, Анджело склонился над женой, отер пот с ее лица, поцеловал в лоб. Кармелла не реагировала. Анджело перекрестился, на секунду задержал дыхание и вырвал провода и трубки из чрева тихо жужжащей машины. Затем он сел на стул рядом с кроватью и стал ждать. Сиделка, вернувшаяся в палату, ничего не заметила. Казалось, что больная немного успокоилась и забылась. Глаза ее продолжали смотреть прямо перед собой…
…Когда-то в детстве его часто привозили в Хамрун к бабушке с дедушкой. Он с удовольствием ходил в гости в дом соседей, где старшая дочь хозяев любила играть с ним в мяч, учила рисовать животных и птиц. Они не виделись уже много лет. Девочка давно сама стала матерью семейства. Когда в камеру вошел пожилой седой синьор в слегка помятом пальто и заявил, что вызывается представлять его интересы в суде, Анджело не сразу узнал в нем отца своей давней подружки. Адвокат объяснял, что оправдательного приговора добиться, конечно, невозможно, но можно попытаться смягчить его, так как общественное мнение во многом на стороне обвиняемого. Возможно, так и случилось бы. Очевидцы судебного процесса растроганно пересказывали историю о том, как перекосилось лицо судьи, когда тот выслушивал показания сиделки, описывавшей состояние пациентки. Однако сам подсудимый не прилагал никаких усилий, чтобы оправдаться. На слушании он полностью признал свою вину, попросил назначить ему максимальный срок наказания и больше не проявлял интереса к происходящему. Анджело действительно не испытывал никаких эмоций. Бесчувствие и пустота. Пустота и бесчувствие. Словно накрывший жену посмертный саван укутал и его самого. В тот момент он даже не испытал гнева, когда узнал, что настоящий виновник кражи избежал возмездия. К тому моменту, когда его раскрыли, директор фирмы был настолько потрясен последствиями происшествия, что не стал затевать судебного преследования. Через три дня клерк уволился из фирмы, а еще через неделю уехал с островов.
Первое время, пока Анджело находился в тюрьме, его навещали многочисленные родственники, знакомые и представители сочувствующих общественных организаций. Но заключенный по-прежнему не проявлял особого интереса
Вот и сейчас Анджело сидел у окна в кресле-качалке, на коленях у него вальяжно развалился кот. Кармелла стояла рядом с креслом и молча гладила его по голове. «Может быть, остановимся на Тасманских островах?» – спросил ее Анджело. Жена так же молча кивнула.
Чарлин, в отличие от Джозетт, похмельем не страдала. Несмотря на позднее возвращение, проснулась в обычное время. Сегодня договорились выйти на работу попозже, поэтому образовавшиеся свободные часы нужно было успеть использовать с толком.
«Дорогой Роберт! Не могу не пожелать тебе доброго утра, хоть и опаздываю на работу. Так приятно получать твои письма. Когда я их читаю, представляю себе, чем ты сейчас занимаешься, о чем думаешь, улыбаешься или хмуришься. Иногда так хочется погладить твои непослушные волосы. Или сварить для тебя чашку крепкого кофе. У нас снова солнце. Сегодня вечером я иду в театр. Любишь ли ты театр? Или предпочитаешь футбол? Целую. Твоя Мартина».
Подумав, Чарлин стерла слово «непослушные». Письмо получилось не ахти какое, но после буйной ночи голова просто отказывалась работать. Для утреннего послания сойдет. А в течение дня она напряжется и сочинит что-нибудь поинтереснее. Она отправила письмо, а затем еще шесть, меняя в каждом из них только имена адресата: Патрик, Фред, Алекс, Грегори, Джеймс, Робин, и подписи: Мэри, Грейс, Джулия, Анджелина, Розалин, Симона. Главное сверяться со списком и не перепутать.
Зевнув, Чарлин посмотрела на часы и отправилась будить Джозетт. Реакция сестры была предсказуемой.
– Отвяжись, – простонала она из-под одеяла. Чарлин усмехнулась и дала сестре пятиминутную отсрочку.
Сварила кофе на двоих. Приготовила сэндвичи, хотя есть совсем не хотелось. Снова пошла в комнату к Джозетт. На следующей неделе сестра снова должна начать курс лечения у доктора Бартлетта. Прохождение таких курсов было ей предписано каждые шесть месяцев лет с семи, когда неконтролируемые вспышки агрессии стали настолько очевидными, что родители уже не могли их больше игнорировать. Трудно было сказать, приносят эти курсы пользу или нет. Шли годы, менялись доктора, методики, названия назначенных препаратов. Каждый из докторов уверял, что налицо определенный прогресс. В интеллектуальном плане Джозетт, пожалуй, даже превосходила Чарлин. Она легко справлялась со школьными заданиями, над которыми Чарлин билась по нескольку часов. Хорошо отвечала на всех уроках. Но обычно игнорировала общение с одноклассниками вне рамок учебного процесса. Подразумевалось, что обе они продолжат обучение, но этот момент откладывался, – Чарлин потому, что ей было лень учиться дальше, а Джозетт – потому что была по уши занята своими собственными делами. Она всегда помогала родителям и Чарлин в ответ на любые их просьбы, но редко проявляла инициативу. Каждый раз при беседе с сестрой у Чарлин появлялось странное чувство вины, как будто она отвлекает ее своими глупостями от серьезных размышлений и ответственных дел. Джозетт действительно всегда была занята. Полки ее ломились от книг по философии, культурологии, истории и даже механике. Она часами просиживала за компьютером, выискивая различную интересную ей информацию. Правда, делала она это довольно бессистемно. Нельзя было сказать, что она оторвана от мира. Она первой получила водительские права, первой оформляла необходимые документы, первой принимала решение о том, куда они с семьей поедут на выходные. Она же первой попросила родителей найти для них работу, – не потому, что хотела заработать денег, а чтобы приобрести опыт. Мальчики ее никогда особенно не интересовали, если только с ними нельзя было поговорить о теории безразмерности пространства. Ее друзьями были Мария – скрипачка, на несколько лет старше Джозетт, и Джастин – школьный гений, победитель различных конкурсов и надежда научных сообществ. Она нечасто улыбалась и, честно говоря, была грубовата. Как ни парадоксально, при обычном отсутствии у нее интереса к окружающим, она была довольно словоохотливой, временами даже болтливой. Просто разговаривала на темы, волнующие ее саму, и смотрела будто бы сквозь собеседника. Могла рассеянно расспросить Чарлин о ее делах и через час повторить вопросы, словно и не слышала ответов. Но зачастую ее суждения оказывались неожиданно проницательными, она вдруг одним словом выражала то, что другие люди чувствовали, но оформить вербально не могли. В компании с Чарлин и Марселиной Джозетт также становилась более открытой миру. Терпеливо сносила их легкомысленные выходки и даже принимала в них участие. Они давно приспособились друг к другу, и посторонние люди не замечали странностей в поведении Джозетт. До тех пор, пока на нее не накатывала депрессия или приступ ярости. В такие периоды ее жизнь останавливалась или превращалась в кипящий сосуд. Таким образом, при том, что сестры были близнецами, Чарлин всегда ощущала себя старшей и старалась заботиться о сестре как могла. И Джозетт без сомнений любила сестру так же сильно, пусть и по-своему.
На работу они предпочитали добираться на автобусе. Настроение нельзя было назвать самым радужным. Остальные члены коллектива чувствовали себя не лучше. Бернард без конца пил кофе, Лоренс постанывал, Маурицио вообще еще не появился. Даже Одетта позевывала на ходу. Один Шеф был бодр и весел. Насвистывая какую-то беспечную мелодию, мариновал овощи.
Однако народ в кафе стекался, и расслабляться не приходилось. Чарлин сновала туда-сюда с подносом, стараясь не напутать с заказами. Сосредоточиться было нелегко.