Белая тень. Жестокое милосердие
Шрифт:
Там, на пастбище, мальчики сказали ему о Марийкином замужестве. Но он воспринял его как трагическую случайность, как страшную ошибку, когда девушке уже все равно за кого выходить, с кем жить. Он испытывал чувство жертвенности, а вместе с тем какое-то жестокое наслаждение от осознания вины, страшной ошибки, раскаяния, с какими встретят его Марийка и Василь. Он нес в сердце кровавую муку и мучительное прощение. Но теперь рыдание Наталки подсказывало, что, кроме ошибки, случайности, было еще что-то, чего он не мог назвать даже в мыслях, во что боялся верить. И — должен был верить. Серый едкий туман поплыл у него перед глазами, а сквозь тот туман —
— Ой, Иван! — снова запричитала Наталка.
И, наверное, от этого крика Иван поднял голову. И вдруг губы его повело в сторону, точно свело судорогой, и судорогой свело плечи, он повернулся и тяжело, кособоко зашагал к танку. Схватился за скобу, сорвался, схватился снова, наконец ступил на броню и медленно, держась рукой за левое плечо, опустился в танк.
Заработал двигатель, танк задом выполз со двора. На мгновение замер, и всем показалось, что сейчас люк откроется снова. Однако люк не открылся, мотор заревел во всю мощь, даже прилегла трава под танком, и машина, набирая скорость, устремилась вдоль улицы.
Танк шел на фронт.
КТО ОСЕДЛАЕТ СОЛНЕЧНОГО КОНЯ
Может показаться, что объединение под одной обложкой таких произведений, как «Белая тень» и «Жестокое милосердие», — случайность: столь различно в них буквально все — от жизненного материала до стилистики. Более того, если б попались они тому читателю, который следит только за событиями и не очень-то интересуется автором (для него книга это как бы и не книга, а кусок жизни), он бы сказал, что произведения принадлежат двум разным людям.
Можно усмотреть нечто общезначимое в стремлении многих современных писателей разнообразить формы самовыражения. В этом смысле дороги искусства и науки теперь решительно расходятся. Наука идет путями все большей дифференциации знания. Представители смежных областей с трудом понимают друг друга. В динамике научного поиска есть нечто неотвратимо драматическое: чтоб добиться успехов в своей сфере, надо обладать немалой универсальностью познаний. Но как стать универсалом, когда только в своей области накоплены такие Гималаи информации, что и ее-то постичь очень трудно?!
И вот тут оказывается, что искусство способно взять на себя миссию, на какую не может отважиться другой вид познания. Оно дерзает доказать, что человек способен сочетать совершенно разные пути постижения истины. И если в медицине есть узкие специалисты в области печени, костной ткани, сосудов и т. д., располагающие только им присущими методами, то, слава богу, продолжает существовать область Человеческого Сердца в литературе, в которой узко специальный подход немыслим был всегда, но которая именно в наш стремительный век особенно настойчиво требует обновления исследовательского инструментария. Вот и стремится один и тот же писатель посмотреть на человека под совсем разными углами зрения, выявить истину о нем на пересечении разных плоскостей художественного анализа. Автор не только перевоплощается в своего героя в процессе работы над книгой — дело давнее и неудивительное; прежде чем начать книгу, он словно перестает быть самим собой и перевоплощается в кого-то, кто пишет совсем «не так», как
Мне хочется начать разговор о творчестве Ю. Мушкетика с романа «Жестокое милосердие» (1973), в котором наиболее ярко проявилось возвышенно-романтическое мироощущение, присущее этому писателю.
Роман «Жестокое милосердие», воспринимаемый нами как героико-романтическая баллада, рассказывает о том, как Иван Полторак бежал из фашистского плена, как свершилось чудо, и он, преодолев невероятные муки — духовные и физические, — добрался до своих…
Однако если мы сойдемся на таком понимании событийной основы романа, перед нами окажется еще одна в бесчисленном ряду книг о войне.
«Жестокое милосердие» — прежде всего повествование о любви. О ее великой силе, о воистину неиссякаемых резервах духа, которые пробуждает она в человеке.
Сюжет «Жестокого милосердия» развивается согласно точной «технологии» параллельного монтажа. Лежа на платформе под повозкой и рискуя ежеминутно быть схваченным, Иван Полторак едет домой. А в родном селе — в условиях той же войны и вопреки ее страшной реальности — разгорается ответная любовь его молодой жены Марийки к Василю, который, как и Иван, любит ее беззаветно с мальчишеских лет!
Чередование сцен обусловливает все большую драматическую напряженность сюжета. Не упрощая ситуацию психологически, Ю. Мушкетик показывает, как любовь к Ивану, верность его памяти в душе Марийки постепенно отступают под напором того всепоглощающего чувства, которое владеет Василем. И все же, наверное, нашла бы в себе силы Марийка ждать и надеяться, если б не надвигающаяся необходимость покинуть родные места и ехать на шахты в Донбасс. Иван появляется в селе сразу после того, как был заключен брак Марийки с Василем.
История любви для Ивана складывается драматически. Но для писателя не это главное. Он показывает, каков Иван сам, каково чувство, во имя которого тот рвется на родину. В то время, когда все вокруг было столь зыбко и непрочно, когда жизнь могла оборваться ежесекундно, оказывается, продолжало существовать нечто непреходящее, неустранимое в жизни, что становилось как бы символом самой жизни — это любовь.
Финал романа окрашен суровым аскетизмом. Сердце, наполненное до краев любовью к Марийке, подсказало Ивану, что он опоздал. Теперь незачем «выяснять отношения». За них это сделала война. Иван не позволил себе даже взглянуть на Марийку. На том же танке, на котором он примчался в село, он ринулся в бой, чтоб мстить врагу за все, — за разрушенную жизнь и за отнятую у него войной любовь.
Если он уцелеет, жизненная драма его обретет особую, может быть, наибольшую остроту. Грохот войны, ее неостановимый конвейер еще могли как-то заглушить голос любви. Но с тем большей силой зазвучит он вновь, когда пушки умолкнут.
Вывод о последующей драме жизни Ивана, на мой взгляд, закономерно вытекает из антивоенного, гуманистического пафоса романа, из возвышенно-романтического мироощущения героя, обусловливающего нравственный максимализм его поведения.
Такая любовь, как у Ивана, выпадает раз в жизни. Второй Марийки он не обретет. Подобной мысли в прямой форме в романе не содержится, но его сюжет можно сравнить с траекторией ракеты, неумолимо устремленной к цели. Вот она уже на излете почти, а потом и совсем погасла. И вдруг где-то там, за пределами траектории, ракета находит в себе оставшиеся силы, чтобы дать последнюю вспышку. И этот уже слабеющий свет вдруг по-новому освещает все то, что мы видели раньше.