Шрифт:
I
Вскоре после войны я работал рентгенологом в одной из клиник Москвы, а жил за городом в небольшом деревянном домике со своей шестилетней дочкой Ирой и бабушкой, матерью моей жены, погибшей в последние дни войны. От железнодорожной платформы до моего жилья нужно было идти полем около трех километров. Возвращаясь однажды поздно вечером, я заметил на тропинке два черных шевелящихся комочка. Мороз был крепкий, не менее тридцати пяти градусов.
Я осветил комки электрическим фонариком. Это были птицы, две обыкновенные вороны,
Дома я уложил ворон в игрушечную кроватку, где спала дочкина кукла, в надежде, что за ночь они отойдут.
Утром я обнаружил, что вороны все еще без признаков жизни продолжали лежать в кроватке и что возле них уже возилась Ира.
– Папа, почему они спят? – спросила она.
– Они, Ирочка, больные. Я вчера их подобрал в снегу.
– А они поправятся?
– Не знаю, сейчас посмотрим.
Я поднял птиц и сквозь жесткие перья нащупал то место, где у них находится сердце. Пальцы почувствовали легкое постукивание.
– Они поправятся. Ты их только хорошенько укрой и не трогай. Дай им попить теплой воды.
Через два дня обе вороны полностью пришли в себя и начали пытаться летать, что немало радовало Иру и пугало бабушку. А еще через два дня обе птицы уже орали во всю глотку, нахально летали по квартире и пожирали все, что попадалось им на глаза.
Моя Ирка была в восторге, а бабушка как-то вечером мне сказала:
– Выпусти ты их, пожалуйста. Не люблю я эту птицу.
– Почему? – спросил я.
– Уж очень каркают нехорошо. Сердце щемит.
Бабушка была суеверным человеком и делила всех птиц на «чистых» и «нечистых».
– Ладно, потеплеет, я их выпущу.
Наступила весна, и в одно из воскресений после долгих дипломатических переговоров с Ирой, во время которых я должен был заверить ее, что после очередной получки куплю ей в магазине таких же птиц, только с красными и зелеными крыльями, мы решили отпустить наших ворон на волю.
Выдался чудесный солнечный день, и мы открыли окно. В комнату пахнул теплый весенний воздух, птицы сразу встрепенулись и рванулись в окно.
– Улетели, – пропела Ира и махнула ручонкой.
Однако вороны не улетели. Они покружились над домом, после уселись на крышу беседки против окна и, как бы что-то соображая, посматривали то на голубое небо, то на нас. После этого они решительно снялись с крыши и влетели обратно в комнату.
Ира захлопала в ладошки.
– Господи боже мой! Да они не хотят, – сказала бабушка.
А вороны уселись в свое гнездо на моем книжном шкафу и что-то долго и упорно обсуждали на своем хриплом птичьем языке.
Они были совершенно ручные, и я снял их с гнезда и снова выбросил в окно. Однако они тут же возвратились обратно, укоризненно каркнув мне на лету.
– Неужели они будут здесь до самой моей смерти? – в ужасе шептала бабка.
– Ладно, что-нибудь придумаем. Пусть пока поживут. Они не улетают, потому что наступило
В этот-то момент я и вспомнил про одну научную статью о генетическом влиянии рентгеновских лучей на животных.
«А что, если проверить это на воронах? – подумал я. – Сдохнут, ну и черт с ними. Бабушка перестанет нервничать».
Мною овладел дилетантский интерес к проблеме изменения наследственности. Я тут же смастерил клетку и на следующий же день увез обеих ворон в город, в свой рентгеновский кабинет.
II
Я облучал ворон два раза в день рентгеновскими лучами по три минуты. Это продолжалось до тех пор, пока я не заметил, что самка стала ленивой, неподвижной и все время гнездилась в углу клетки на ворохе сухой травы.
Я привез ворон домой и через пять дней на моем книжном шкафу обнаружил четыре сереньких яичка. Когда я к ним притрагивался, ворониха грозно кричала, норовя клюнуть меня в нос. Ворон, при этом каркая, носился вокруг.
– Господи, вот еще не хватало. Теперь весь дом заселит это воронье, – бабушка очень злилась, что-то про себя бормотала и старалась обходить книжный шкаф, на верхушке которого, присмирев, сидели обе птицы. Ирчонок регулярно, три раза в день ставила стул на стол и доставляла семье корм и воду в игрушечной посуде.
Через восемнадцать дней появились птенцы.
Я влез на стул и посмотрел на семью. Четыре сереньких, похожих друг на друга вороненка копошились в перьях матери. Они вытягивали длинные голые шеи и едва слышно шипели, открывая непомерно огромные рты. Ничего особенного в этих вороненках я не обнаружил. Мне только показалось, что один из них был несколько крупнее, чем все остальные.
Восторг Ирочки был неописуем. Она часами сидела на стуле, установленном на столе, и смотрела на выводок. Ворониха позволяла моей дочке прикасаться к своим маленьким отпрыскам. Мне этого она не разрешала. Бабушку я успокоил, сказав:
– Неудобно их выбрасывать сейчас. Пусть подрастут, тогда.
Бабушка укоризненно покачала головой:
– Не принесут нам эти птицы счастья, вот увидишь.
– Мама, я проделал над птицами научный опыт и хочу посмотреть, что из этого выйдет.
Бабушкино пророчество стало сбываться дней через десять.
Я пришел с работы и застал дочку в слезах.
– Что такое?
– Умер. Один птенчик умер, – прошептала Ира.
В гнезде сидела грустная мать, а поодаль не менее грустный отец. Два маленьких вороненка, изрядно почерневших, копошились в гнезде, а третий стоял в стороне на фанере. Он наклонил голову и смотрел… на крохотный трупик своего братца, В его стойке и в том, как он держал голову, было что-то странное. Я заметил, что он действительно был крупнее всех и, главное, совершенно белый. Он стоял неподвижно и с каким-то удивленным птичьим вниманием смотрел на мертвый растрепанный комочек у своих ног. Затем он глянул в мою сторону, и я чуть не вскрикнул, увидев его глаза. Они были огромными и круглыми, как у совы.