Белая ворона

Мицкевич Анатолий Петрович

«Мутационный урод, – сразу решил я. – Результат воздействия рентгеновских лучей».

Через два дня умер еще один птенец, а на следующий день еще. Ира плакала дни напролет, бабушка втихомолку молилась богу, а меня пожирало любопытство, что будет с четвертым, с белым вороненком.

Удивительно, что после того, как издох последний черный вороненок, обе взрослые птицы стали вести себя так, как будто бы у них никого больше не осталось. Они не обращали никакого внимания на выжившего птенца, не кормили его, не следили за ним. Более того,

они переместились на задвижку печной трубы и стали стаскивать туда всякий хлам, чтобы сделать новое гнездо. Белого птенца с огромными глазами они полностью оставили на попечение моей дочки.

А он стал расти буквально на глазах. Особенно разрастались его голова и глаза, которые он всегда таращил то на Ирочку, то на меня, то на бабушку. Когда ему исполнилось двадцать дней, он уже ел в два раза больше, чем его взрослые родители. У этой птицы были совершенно недоразвитые крылья, лапки были широкими, на коротеньких ножках, туловище не продолговатым, а круглым.

– Папа, он так любит сахар и конфеты, – как-то объявила мне Ира. – Он даже говорит, когда ему хочется сахара.

– Говорит? Как же он может говорить?

– А так: «И-кррр, и-крр». Я его все учу, учу, а он еще не может сказать правильно «сахар».

Я рассмеялся.

Очередные дела в клинике захлестнули меня, и я долго не обращал внимания на уродливую ворону. Тем более что мне никто об этом не напоминал. Даже бабушка как-то свыклась с тем, что у нас поселились птицы – две взрослые, черные, и одна молодая уродливая, белая как снег. Я только замечал, что на черных ворон теперь ни Ира, ни бабушка не обращали никакого внимания. Зато они усердно ухаживали за белой птицей.

III

Белая ворона напомнила мне о своем существовании самым неожиданным образом.

Дело было вечером, когда вся наша семья собралась за столом пить чай. Я рассеянно крутил в стакане ложечку, вспоминая результаты сложного рентгеновского просвечивания одного больного.

Внезапно мой взгляд упал на пальцы Ирочки. Она бесцеремонно запускала их в банку с вареньем и затем отправляла прямо в рот.

– Перестань, что ты делаешь? – рассердился я.

– А я так хочу, – сказала она и снова полезла руками в банку.

Я взял ее маленькую ручонку и, хлопая по ней, стал приговаривать:

– Вот тебе, вот тебе за это.

Дочка захныкала, и в это самое время на мою руку вначале упал, а затем вцепился в нее острыми когтями огромный белый ком. От неожиданности я не мог даже пошевелиться.

– Не трронь! – услышал я хриплый, гортанный голос. – Не трронь ее! – зловеще прокаркала ворона.

Я в ужасе уставился на птицу. Собственно, теперь это уже была не птица, а какой-то огромный пуховой шар, с большими, как у человека, глазами, и широким ртом, кончавшимся вместо губ разросшимися вправо и влево костяными пластинками. Чудовище таращило на меня глаза, из которых искрилась хищная злоба. По обе стороны глаз под зарослями мягкого пуха

двигались какие-то желваки, как двигаются скулы у взволнованного человека.

– Не трронь, – повторило чудовище.

На мгновение мне показалось, что я сошел с ума.

Затем, оправившись, я тронул птицу второй рукой, пытаясь ее согнать. При этом она так больно вцепилась в мою кисть, что я заныл.

– Будешь? – спросила она.

Я отрицательно покачал головой.

– Ага, ага, моя Светка за меня заступается! Светочка, пусти папу, он больше не будет, – радостно хлопая в ладоши, залепетала дочка.

Я почувствовал, как когти уродливой птицы разжались, и она, все еще не сводя с меня злых глаз, неуклюже прыгнула на стол и застыла перед моим лицом.

Заметив, что я не на шутку взволновался, Ира подошла ко мне.

– Папочка, не сердись, – заговорила она, гладя меня по голове, – она хорошая и умная-преумная.

– Это ты ее научила говорить? – спросил я, не сводя глаз с белой вороны.

– Это она научила меня говорить, – произнес урод, и его глаза изобразили что-то вроде человеческой улыбки.

Мне стало не по себе.

– Да, это я научила ее говорить все-все! – повторила Ира.

– А что она еще может делать? – спросил я механически.

– Она умеет читать книжки и декламировать стихи. Она только летать не умеет. Она прыгает. Правда, Светка?

– Правда, – ответила ворона.

– Умная птица, белая, – пропела бабушка. – Не то что те два идола.

Я рассеянно посмотрел на двух идолов, сидевших на печной задвижке. Нахохлившись, они с любопытством рассматривали все происходящее внизу. Затем я перевел взгляд на белую ворону. Она была круглой как шар. Туловище как-то слилось с головой, из-под него торчали толстые желтоватые лапы.

Разглядывая диковинную птицу, я медленно растирал расцарапанную до крови руку. Ворона вдруг раскрыла рот и спросила:

– Больно?

– Да, больно, а что?

– Нужно помазать йодом. Нужно позвать доктора.

– Видишь, какая она умная. Она все знает, – выкликнула Ира, с восхищением любуясь своей воспитанницей.

– Совсем как живой человек, – промурлыкала бабушка.

– Черт возьми, она у меня умнее, чем попугай! – воскликнул я.

– При чем тут попугай? – вдруг возразила ворона. – Попугай только повторяет, но ничего не соображает.

Как ошпаренный кипятком, я вскочил со стула. В этот момент моя последняя надежда рухнула.

– А ты разве соображаешь?

– Конечно, я все соображаю. Я даже знаю, как тебя звать.

– Вот видишь, какая она, моя Светка. Совсем как взрослая, закричала дочка.

– Как же меня звать? – нерешительно спросил я.

– Папа, – ответила ворона очень отчетливо.

Я остолбенел. Не потому, что она произнесла это слово, а потому, что в нем я усмотрел тревожный и роковой смысл. Ведь это я и никто иной виноват в том, что на свет появилось это уродливое существо.