Белинда

Райс Энн

Александер внимательно прислушивался к нашему разговору, но Дэну пришлось выйти. Он пошел на кухню, вероятно к телефону.

— Ну, возможно, она не в курсе того, что здесь происходит. Возможно, она сейчас слишком далеко и новости до нее не доходят. Возможно, она боится своих родственников. И кто знает? Возможно, она не хочет возвращаться.

Коннери задумался, словно взвешивая в уме мои слова.

— Но нет ли другой причины, по которой она не может узнать, что здесь происходит, или не имеет возможности вернуться назад?

—

Я вас не понимаю, — пожал я плечами.

Но тут в разговор неожиданно вмешался Александер.

— Обратите внимание, что мой клиент шел на сотрудничество с вами именно в той степени, какой от него и ожидали, — произнес он холодным тоном. — Надеюсь, вы не хотите, чтобы мы получили постановление суда по поводу превышения вами ваших полномочий, а это именно то…

— Но вы, парни, ведь тоже не хотите заседания большого жюри для предъявления официального обвинения? — точно так же вежливо поинтересовался Коннери.

— И на каком основании вы можете это сделать? — ледяным голосом спросил Александер. — У вас ничего нет. Собаки ничего не нашли. Или я не прав?

— А что они должны были найти? — удивился я.

Мне ответил Александер, получивший подкрепление в лице Дэна, который к тому времени вернулся в гостиную и встал рядом с ним. Александер инстинктивно облизал пересохшие губы, но голос его звучал, как и прежде, холодно и твердо.

— Собакам дали понюхать одежду Белинды, чтобы они могли узнавать ее запах. Одежду предоставил полиции ее дядя. И если предположить, что в отношении Белинды было совершено преступление, собаки должны были унюхать место, где лежало тело, и стоять как вкопанные на этом месте. Собаки обучены чуять смерть.

— Господи помилуй! Неужели вы думаете, что я убил ее? — изумленно уставился я на Коннери, неожиданно осознав, что тот испытующе смотрит на меня с холодным безразличием.

— Но и в Новом Орлеане собаки ничего не почуяли. Ведь так? — продолжил Александер. — Таким образом, у вас нет никаких доказательств того, что имело место преступление.

— Боже, это невыносимо! — простонал я и, почувствовав, что земля будто уходит из-под ног, рухнул в кресло.

Я поднял глаза и неожиданно встретился взглядом с Алексом, который снова сел на диван и теперь наблюдал за происходящим, ничем не выдавая своих чувств. Он даже незаметно махнул мне рукой: мол, не обращай внимания, смотри на все проще.

— Если вы расскажете прессе, — сказал я, — то все погубите. Разрушите все, что я сделал.

— С чего бы это? — ухмыльнулся Коннери.

— Господи, ну как вы не можете понять?! Картины должны были стать торжеством духа. Они должны были быть прекрасными и целительными. Они должны были воспевать ее сексуальность, нашу любовь и мое спасение благодаря той самой любви. Девочка была моей музой. Она заставила меня пробудиться от тяжкого сна, черт возьми! — Я посмотрел на игрушки и со злостью пнул паровозик с вагончиками. — Она наполнила жизнью этот дом, эту комнату.

Она не была куклой, она не была глупой мультяшкой, она была молодой женщиной, черт бы вас всех побрал!

— Довольно пугающая история. Что скажете, Джереми? — проникновенно спросил Коннери.

— Вовсе нет. И никогда не была такой. Но если вы расскажете о ней, то она тут же станет аморальной и грязной, подобно тысяче других историй о всякого рода извращениях, как будто люди не имеют права нарушать запреты и любить друг друга, причем так, чтобы их любовь не считалась уродливой, жестокой и безнравственной!

Я чувствовал, что Александер смотрит на меня так же испытующе, как и Коннери. Дэн внимательно следил за происходящим, но сейчас слегка кивал, точно моя пламенная речь не вызвала у него особых возражений. И я был безмерно благодарен ему за поддержку. Жаль, что нельзя сейчас ему об этом сказать, но у меня еще будет время.

— Выставка была задумана как идеальный конец и идеальное начало! — Я прошел мимо них в столовую и посмотрел на кукол, сидевших на пианино. И мне вдруг ужасно захотелось смахнуть их оттуда. Смахнуть весь этот хлам. — Ну как вы не можете понять? Конец ее жизни в потемках. Конец моей жизни в потемках. Мы сможем смело заявить о себе, и нам не придется таиться. Неужели непонятно?

— Лейтенант, — произнес Александер тихим голосом, — я действительно вынужден попросить вас удалиться.

— Я не убивал ее, лейтенант, — сказал я. — И, покинув мой дом, вы не посмеете утверждать обратное. Вы не посмеете все извратить! Слышите меня? Вы не сделаете из меня морального урода!

Коннери сунул руку в карман плаща и достал сложенный экземпляр каталога моей выставки.

— Послушайте, Джереми, это ведь ваша картина? — И он показал мне портрет наездницы. Все верно: каскетка, стек, сапоги.

— Да, моя. Но, ради всего святого, какая связь между картиной и убийством?!

Александер попытался снова вмешаться. Джи-Джи и Алекс молча слушали наш разговор, а когда Джи-Джи осторожно проскользнул мимо нас к эркеру, я увидел страх в его глазах. Нет, Джи-Джи, не верь ему!

— Джереми, вы ведь не можете не признать, что сюжет картины весьма странный?

— Возможно. Ну и что с того?

— А вот название следующей картины. «Художник оплакивает натурщицу». И здесь вы почему-то выбрали именно слово «оплакивает». Джереми, почему?

— О господи!

— Джереми, должен предупредить вас, что вы под наблюдением полиции, и если попытаетесь уехать из Сан-Франциско, вас немедленно арестуют.

— Не смешите меня! — взорвался я. — И вообще убирайтесь к чертовой матери из моего дома! Катитесь к вашим репортерам и делитесь с ними сколько угодно своими грязными подозрениями! Можете сказать им, что художник, который любит юную девушку, непременно должен ее убить и что вы не верите в искренние и светлые отношения между взрослым мужчиной и девушкой ее возраста.