Белинда
Шрифт:
Теперь Дэн. Но тогда придется рассказать ему последнюю главу, самую страшную главу о той женщине в стерильной комнате «Хайятта», которая держала сигарету, словно указку.
И все же Дэн заслуживает того, чтобы ему позвонили. Хотя, должно быть, жутко разозлится.
Я нашел телефонную будку на углу Джексон-стрит и Сент-Чарльз-авеню и набрал номер персонального автоответчика Дэна в Сан-Франциско. «Можешь оставлять сообщения любой длины». Ну что ж, придется воспользоваться такой возможностью. Причем впервые в жизни. Я начал излагать в завуалированном
Думаю, тогда-то все и началось. Первые сомнения…
Именно в тот момент, когда я начал рассказывать.
Я стоял в телефонной будке и смотрел на то, как мимо проплывает длинный деревянный коричневый трамвай, крыша которого намокла от дождя, шедшего, вероятно, где-то на окраине, но не здесь.
Я слышал собственный голос: «…как будто меня похитили и запихнули в черный лимузин — представляешь?! — а еще кто-то вломился в дом и украл негативы и…» И тут меня словно стукнуло, что уж больно все подозрительно.
«Ну, скорее всего, работал подельник, — продолжил я. — Но мне удалось заставить ее вернуть негативы и…» Но это же полная бессмыслица! Так ведь?
И тут я вспомнил свой сон, тот, что приснился мне на материнской кровати в день приезда в Новый Орлеан. Алекс рассказывает за столом мою историю. Что я тогда почувствовал? Я этому не верю!
«Знаешь, Дэн», — промямлил я и остановился.
Я поймал себя на том, что начал вспоминать, как по сто раз проверял и перепроверял замки, возвращаясь домой в Сан-Франциско. Нет, в моей голове не укладывалось, как негодяй мог найти негативы, как отобрал их из горы остальных…
«Знаешь, похоже, те парни профессионалы, профессиональные взломщики. — А так ли это? — И как далеко они могут зайти?»
Не пора ли сворачивать монолог?
«Но, понимаешь, что бы там ни произошло между маленькой Би и ее отчимом, это дало ей все карты в руки. Они побоялись напустить на нее полицию, естественно…»
Хммм!
«И вообще все здесь напоминает карточный домик. Поскольку держится на честном слове. Они поимели меня. Маленькая Би поимела их. Нас всех кинули. Хотя мне ничего не грозит, если только я не выставлю картины…»
А я говорил Дэну о картинах?
«О картинах потом, дружище. Я еще позвоню».
Слава богу, с этим покончено! Я очень рад. Я не сказал ему, где нахожусь. И никто ни о чем не узнает.
Если в моем старом доме и раздавался телефонный звонок, то это или мне звонила Белинда, или мисс Энни звонил ее пьющий сын, водитель такси, либо ее брат Эдди — похожий на призрак старик, который прибивает гнилые доски к стене.
Я зашел в бар отеля «Пончатрейн» и заказал себе выпивку. Я устал от слишком сырой и слишком теплой погоды.
Отвратительно, что приходится все раскапывать вновь, даже для того, чтобы ввести Дэна в курс дела. Я не имел права отодвинуть в
Но что касается моего рассказа… Но это же полная бессмыслица! Так ведь?
27
Беспокойные сны. Я снова проверил, хорошо ли заперта фотолаборатория. Негативы лежали в металлическом ящике для документов. Именно туда я складывал все после окончания работы. Не хочу, чтобы они сгорели, если вдруг возникнет пожар. Но положил ли я их туда в последний раз? Тысячи комплектов негативов в белых конвертах. Пометил ли? Не помню.
Я попробовал открыть намертво приросший засов, но дубовая дверь не поддалась. Все равно что пытаться отколоть кусочек камня. На двери никаких отметин. Ни единой.
Тут я проснулся. Сон как рукой сняло. Сердце бешено колотилось. Золотые обои в материнской спальне покрыты пятнами сырости, которые в лунном свете блестели, как следы от улиток.
За окном прогрохотал трамвай. Через французские окна в комнату просачивался аромат жасмина. Вспышки света от фар машин на Сент-Чарльз-авеню.
Но где же Белинда?
Я спустился вниз. На кухне горел свет. Монотонно гудел холодильник. Белинда сидела за белым металлическим столом и ела мороженое прямо из картонной коробки. Она была босиком, в коротенькой детской ночной рубашке, из-под которой виднелись фиолетовые трусики.
— Что, не спится? — подняла она на меня глаза.
— Пожалуй, пойду немного порисую.
— Но сейчас только четыре утра!
— Интересно, а когда тебе будет восемнадцать, ты все так же не будешь возражать против того, чтобы я выставлял картины?
— Я люблю тебя. Ты сумасшедший! И говоришь ты совсем не так, как другие. Обычно люди, если им надо что-то выяснить, начинают издалека. Ты же сразу берешь быка за рога. Словно чертишь мелом на доске.
— Я знаю. Ты мне уже говорила. Мои друзья называют это наивностью. Я же называю это глупостью.
— Покажешь картины, когда сам будешь готов. И кстати, Джереми, можешь принять к сведению: я совсем не буду возражать, поскольку мне нравятся твои картины и, если хочешь знать, мне непереносима одна только мысль о том, что придется ждать еще два года. В ноябре, а точнее, седьмого ноября мне исполнится семнадцать. Джереми, и тогда останется всего лишь год! А может, и раньше, если ты не будешь падать духом… — сказала она, отправив в рот ложку клубничного мороженого.
— Думаешь, стоит?
— А что они могут сделать? — прошептала она, и взгляд ее вдруг сделался жестким. Потом она покачала головой и, вздрогнув, на секунду закрыла глаза. — Забудь о них. Делай то, что будет хорошо для тебя. — Она съела еще ложку мороженого и совсем по-детски пожала плечами. — Я хочу сказать, здесь… — Тут она оглядела кухню с высоким потолком. — Я хочу сказать, здесь почему-то кажется, что все в руках Господа. Остального мира просто не существует.