Белла чао (1943)
Шрифт:
— Ближе не подходи, стой там.
В этот блудняк я вписался из-за непозволительной для боевика сентиментальности. Милован рвался раскатать блок-пост прямо сразу, уповая на наше огневое превосходство. Едва угомонили его втроем с Ромео и Фадилем: акцию невредно бы спланировать, а не мчатся вперед, размахивая шашкой. Да и партизан косовских тоже подтянуть, как минимум для блокирования дороги из Митровицы.
Пока ругались да расписывали диспозицию, не замечал, а как только закончили, понял, что тянет сердце, не лежит душа
— Надо бы предложить сдаться.
— Белогвардейцам? — желчно бросил Джилас.
— Не нуди, там мой учитель.
— Ой-ой-ой, какие мы нежные!
— Скажи, Мило, я хороший боец?
— Ну… да… — несколько растерялся член ЦК.
— Вот он меня как раз и выучил, так что хотя бы из чувства благодарности.
— Ну давай, топай, ты у нас знатный парламентер.
Вот так я и оказался под прицелом посреди моста над Ибаром, и бродил поперек пролета — шесть шагов в одну сторону, шесть в другую, кожей чувствуя, как следил за мной ствол пулемета. И не закурить, и даже на парапет не облокотиться — низковат, словно на нормальный денег не хватило.
Только на часы поглядывал, минут через пять из блокгауза вышел Чудинов, оправил ремень и зашагал ко мне. В солдатской форме и шинели, но все равно по выправке и привычке придерживать шашку (пусть ее и нету) видно, что офицер.
Рука сама взлетела под козырек:
— Здравия желаю, Николай Алексеевич.
— Здравствуй, Володя.
— Начнем с официального. Ваши линии связи, как вы наверняка знаете, перерезаны, блок-пост окружен. От имени командования Косовской бригады предлагаю суворовское — час воля, первый выстрел неволя, штурм смерть.
Чудинов чуть поднял уголки губ:
— Это легенда. Граф Суворов это написал, перечеркнул и не отправил.
— Неважно, предложение именно таково.
Он махнул рукой, из-за бруствера к нему подбежал посыльный, выслушал и умчался обратно, хлопая голенищами немецких сапог по икрам.
— Начальнику поста доложит, — Чудинов вынул из кармана и протянул серебряный портсигар. — Папиросу?
— Нет, так и не начал.
— Молодец, — прикурил он, — а я все дымлю.
— Пока ждем, расскажите, какой ультиматум посылал Суворов?
— Да как было принято в те годы, с политесами. Сейчас… — он на секунду задумался, — «Приступая к осаде и штурму Измаила российскими войсками, в знатном числе состоящими, но соблюдая долг человечности, дабы отвратить кровопролитие и жестокость, при том бываемую». В таком стиле, но я уже не помню точно.
— Спасибо, буду знать. Про Сергея не слышали?
— Осенью в подпоручики выйдет, по окончании военно-училищных курсов. Производство двенадцатого сентября, на годовщину корпуса. Сам-то в каких чинах?
— Вроде майора, — прибавил я себе звания для солидности. — Отдельная штурмовая рота.
— Не стыдно столбовому дворянину за большевиков воевать?
Вот оно как, господин
— А что это у вас, Николай Алексеевич, за погоны узкие и закругленные? — я поддел пальцем черную суконную полоску с серебряным галуном. — Это такие теперь в русской армии носят?
Чудинов отчетливо скрипнул зубами, а дувший вдоль русла ветерок очень кстати колыхнул висевший над блокгаузом флаг.
— И флаг у вас кверх ногами… а, нет, это сербский. Что, немцы не разрешают русский вешать? Или вы под болгарами ходите?
Неизвестно, что бы наговорил на мое ерничанье покрасневший от гнева полковник, но от блокгауза к нам двинулись в ногу сразу трое. И меня прямо передернуло, когда я узнал курносую ряху с тонкими усиками — Левченко! Вот бы кого ввек не видеть…
— Командир поста лейтенант Думбадзе приказал передать, что отклоняет ультиматум и в свою очередь, — гаденько улыбнулся Мишка, — предлагает бандитам сдаться, не дожидаясь подхода помощи из Митровицы.
— Не подойдет ваша помощь, на дороге засада. Все, как вы учили, Николай Алексеевич.
— А вас, господин большевичок, велено повязать и представить. Руки вверх! — Левченко выхватил из кармана «люгер».
— Вот так, господин полковник, — я медленно поднял руки, — Сменили флаг, сменили форму, сменяли на немецкую пайку и честь русского офицера.
— Молчать! — налился дурной кровью Мишка.
— Левченко, прекратить! — взревел Чудинов. — Это парламентер!
— Приказ господина лейтенанта, — оскалился Левченко и добавил издевательски: — господин штабсфельдфебель.
Чем скинул весь груз с моей совести: выполняющий преступный приказ сам становится преступником.
Чины Русского корпуса бодались взглядами.
А я резко опустил руки — пистолетик вылетел прямо в ладонь — и дважды нажал на спуск, одновременно скользя за спину полковнику.
Мишка едва приоткрыл рот и не успел перенацелить свой «парабеллум», как ему разнесло голову и на нас брызнули осколки зубов и юшка.
Один из пришедших с Левченко, не меняя выражения лица, падал навзничь с дыркой во лбу — Небош не подвел.
Пользуясь ступором Чудинова и третьего, едва успевшего поднять руку, чтобы стереть капли крови, я прикрылся полковником, обхватил сзади его горло левым плечом и предплечьем, зажал, вцепившись в ворот шинели, и сделал шаг назад.
Пороховой дымок еще витал в воздухе, Левченко рухнул животом на парапет, но дурная голова перевесила и труп бултыхнулся вниз.
Стани, стани, Ибар воде.
Третий растерянно застыл, я отходил спиной вперед, держась на одной линии с ним и пулеметным гнездом. И прикрывался потерявшим равновесие Чудиновым — чтобы не упасть, он вынужденно двигался за мной, перебирая ногами в начищенных сапогах.