Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном

Сеттерфилд Диана

И лишь когда под вечер фабричный шум стихал, для него наступало время бумажной работы: проверки счетов, подведения баланса, написания писем. Покончив с этим, Уильям переходил к личным финансам своего дяди, которыми тоже пришлось заниматься ему. Он из своего кармана рассчитался с мелкими долгами Пола, позаботился о том, чтобы за миссис Лейн сохранилось место экономки, регулярно платил садовнику, обсуждал разные вопросы с управляющим банком.

– Как долго это будет продолжаться? – спросила Роза в конце недели, на протяжении которой Уильям работал по семнадцать часов в день. – Так ты себя вконец заморишь.

– Еще

пять недель, – предсказал он.

– Правда? Именно так, ни больше ни меньше?

Уильям кивнул. У него все было рассчитано.

Но к тому времени, когда этот пятинедельный период завершился, уже созрели новые планы и проекты.

18

Человек, слезший с лошади посреди фабричного двора, являл собой весьма занятное зрелище: иноземный наряд вкупе с растерянным взглядом. Из окна своего кабинета Уильям видел, как приезжий подзывает одного из грузчиков и о чем-то его спрашивает.

«Он даже не помнит, как пройти в контору», – подумал Уильям.

Спустя пару минут Чарльз объявился в дверях.

– Когда я получил твое письмо… Я приехал быстро, как только смог. Но слишком поздно, конечно же…

Уильям, как положено, выразил соболезнования; Чарльз их принял соответствующим образом.

– Полагаю, мои соболезнования в твой адрес будут уместны ничуть не менее, – сказал Чарльз. – Многие годы ты был во всех смыслах ближе к своему дяде, чем я был когда-либо к моему отцу.

Это было сказано без обиды или досады – просто констатация факта.

Уильям предложил кузену стул, но тот не спешил садиться. Высокий, осанистый и склонный к полноте, он явно не перегружал себя физическими упражнениями – из таковых, подумалось Уильяму, для него подходил разве что подъем на какой-нибудь живописный холм, чтобы оттуда любоваться пейзажем. Когда Уильям раскрыл перед ним бухгалтерскую книгу и стал описывать состояние дел на семейном предприятии, Чарльз и пальцем не прикоснулся к страницам, спрятав за спину свои мягкие белые руки. Правда, он слегка склонился над столом – но не настолько, чтобы это можно было принять за действительное проявление интереса. А Уильям тыкал в цифры пальцем – заскорузлым, с въевшейся грязью – и в самых общих словах разъяснял, что было сделано и что делается сейчас для успешной работы фабрики.

– Да, – сказал Чарльз. – Я понимаю.

Он не сумел произнести это с должной уверенностью. Взгляд его беспомощно скользил по столбикам цифр и спискам заказов, и, хотя Уильям старательно избегал технических подробностей и терминов, было ясно, что для Чарльза это все – темный лес.

– Вообще-то, – сказал он, – у меня остались кое-какие дела и обязательства в Венеции…

Это смахивало на начало отрепетированной фразы, которую он многократно повторял про себя на пути из Италии. Должно быть, когда он трясся в вагоне поезда, ехал верхом или плыл на пароходе, эти магические слова, долженствующие избавить его от всех проблем, казались ему вполне убедительными. Но сейчас, озвучив их в помещении фабричной конторы, Чарльз и сам почувствовал, насколько они здесь неуместны.

Кузены посмотрели друг на друга.

– Ты не обязан жить в Уиттингфорде, если ты этого не хочешь, – сказал Уильям. – Все под контролем. Я могу держать тебя в курсе дел, регулярно отправляя письма в Италию или куда-нибудь еще. Тебе нет нужды переворачивать

свою жизнь с ног на голову.

– Однако же… Если тебя самого это устроит…

Уильям кивнул:

– Я буду получать вознаграждение как управляющий. – Он назвал сумму. – И еще. Вот данные о прибылях фабрики за последние пять лет. Мы возьмем средний показатель и поделим его пятьдесят на пятьдесят. Я намерен реинвестировать в производство больше средств, чем было до сих пор, выделяя все эти средства из своей доли. Но в дальнейшем я буду получать и весь прирост прибыли сверх нынешнего уровня. А тебе я могу гарантировать стабильный годовой доход в… – Он написал цифру на бумажке и передал ее Чарльзу. – Что скажешь?

Предложенная сумма намного превышала содержание, которое Чарльз получал от отца. Она с лихвой перекрывала все его потребности. Отныне он сможет жить в свое удовольствие.

– Это звучит…

Он попытался вспомнить одно из емких и весомых слов, которые употреблял его отец в разговорах о деньгах и бизнесе, но ничего такого в голову не приходило. Чарльз мог легко и свободно рассуждать о поэзии, истории или мебели в стиле Людовика XV, без запинки переходя с английского на итальянский или французский, но язык деловых переговоров был ему абсолютно чужд. Поэтому он ограничился кивком.

Кузены пожали друг другу руки.

Лицо Чарльза начало приобретать свой естественный цвет. Он был спасен. Уильям его спас.

Следующие пять минут Чарльз провел в ожидании, пока Уильям составлял документ, закрепляющий только что достигнутое соглашение. Более не страшась перспективы провести остаток своих дней узником этих стен, Чарльз осмотрелся уже как совершенно посторонний человек, заставший другого человека на его рабочем месте. Даже не понимая, что здесь к чему, он был впечатлен практичностью и строгой функциональностью обстановки. Без сомнения, Уильям хорошо знал свое дело. Дважды в течение этих минут в дверь стучали, объявлялись люди с какими-то невероятными вопросами, и каждый раз Уильям решал их полудюжиной слов, звучавших для Чарльза как дикая тарабарщина. Дважды Уильям делал пометки в своем блокноте и возвращался к тексту договора.

Перо, которым Чарльз поставил подпись, было первым предметом, до которого он дотронулся с момента своего прибытия на фабрику. Уильям также подписал документ, и они повторно обменялись рукопожатием.

– Спасибо тебе, – не сдержавшись, с чувством сказал Чарльз. – Минуточку, а это что такое?

Его внимание привлек явно детский карандашный рисунок на раскрытой странице блокнота. Ослик. Уильям рассмеялся:

– Это дочь развлекается, рисуя в моем блокноте, когда нет под рукой ничего другого.

Нарисованный ослик вызвал у Чарльза куда больший интерес, чем все ранее увиденное на фабрике. Он полистал блокнот и нашел еще несколько рисунков: цветок, ворота, кошка.

– Сколько ей лет? – спросил он. – Она берет уроки рисования?

Уильям уже понял, что его кузен – любитель потрепать языком, не привыкший работать, не считающий нужным следить за временем и не умеющий загодя распределять свои часы и минуты в соответствии с количеством и сложностью предстоящих задач.

– Приходи к нам на ужин сегодня вечером, – предложил он, сворачивая этот разговор. – Дора сама охотно сообщит тебе свой возраст. И может, нарисует твой портрет, если будешь хорошо себя вести.