Белое, черное, алое…
Шрифт:
— По запаху, что ли? Это когда собаке дают понюхать коробку, в которой две недели назад хранилась взрывчатка, а она своим чувствительным носом улавливает молекулы диэтиленгликоля?
— По запаху, только с взрывчаткой я не пробовала, а по крови экспертизу назначала.
— Но все равно собачка нюхает, а суды это доказательством не считают. Так?
— встрял в разговор Задов, демонстрируя свою процессуальную осведомленность.
— Не всегда. У меня, например, по нескольким делам состоялись приговоры,
— Но все равно же собачка нюхает, так? А как суд может полагаться на мнение собаки? Ее же не предупредишь, как нас, за дачу ложного заключения?
— Лева, тебя что, собаки в детстве кусали? Что ты так к собакам негативно настроен?
— Да смешно просто! Собака-эксперт! Она что, и заключение подписывает?
— Собака в данном случае выступает в качестве инструмента. Знаешь, как это происходит: объект, содержащий запах, помещают в специальный прибор, во влажную среду, адсорбируют там запах с объекта на стерильную фланель, после чего эту фланель консервируют…
— С солью или с уксусом? — сострил Задов.
— Очень остроумно. Консервируют в стеклянной герметичной банке, помеченной паролем, и могут хранить до года, если сразу не с чем сравнивать. Когда поступает образец запаха для сравнения, банку с первоначальным запахом в числе нескольких других, также помеченных паролем, дают специально обученной собаке на выборку.
— А зачем пароль? — спросил Бурачков.
— Чтобы проводник собачий никак, даже подсознательно, на собаку не влиял.
Он, кстати, тоже не знает, в какой банке нужный запах. Например, на месте происшествия подобрали шарфик, законсервировали, отвезли в Москву — только там одорологию делают, у нас базы нету, — а через полгода нашли подозреваемого.
Взяли у него кровушку, высушили на марлечке, отправили в Москву, и одорологи дают категорическое заключение — его шарфик или нет. Это тебе не по группе крови экспертиза. А если несколько подозреваемых, то они тебе выделяют одного.
В Иркутркой области, в колонии, зэки замочили парня и разбежались из барака. На месте подобрали три заточки с рукоятками, обмотанными изолентой; медик говорит, что смертельный удар наносился одной из них. У всех, кто жил в бараке, взяли кровь, по запаху привязали заточку к одному из зэков, и приговор в суде состоялся.
— Да ну, это несерьезно, — отмахнулся Болельщиков. — А если у собаки течка? Или ей на лапу наступили?
— Во-первых, с течкой собак на работу не выводят. А во-вторых, тебе что, в трамвае на ногу не наступают? Вот ты пришел на работу с отдавленной ногой и отпечаток просмотрел. А потом, у собаки есть одно преимущество — она не может умышленно фальсифицировать заключение. Помнишь дело Федоренко?
— Эксперт, который пальчики у клиентов брал и на объекты, изъятые с происшествия, переносил?
— Да просто разговор такой зашел. А к одорологической экспертизе нужно относиться как к доказательству, которое, как и другие, заранее установленной силы не имеет, но его можно перепроверить и подтвердить другими доказательствами. Если есть заключение одорологов о том, что следы крови на месте убийства принадлежат Кошкину или Собакину, — кто мешает провести еще судебно-медицинскую экспертизу, пусть тебе скажут, что эта кровь и по группе соответствует Кошкину или Соба-кину, да еще и по половой принадлежности это кровь мужчины.
За нашей спиной деликатно кашлянули понятые. Мы поняли намек без слов и стали писать протокол.
— Женя, глянь осторожно, что за пакет полиэтиленовый; говорят, его тут раньше не было, — попросила я Болелыцикова.
Женя, аккуратно раздвигая ручки пакета масштабной линейкой, проворчал:
— А у самой что, коленки ватные?
— А мне городская запретила, — объяснила я, не отрываясь от протокола. — Мне Будкин сказал: если есть малейшая опасность того, что объект может взорваться, сами не лезьте, пошлите экспертов, лучше пусть они взорвутся, а то кто же протокол писать будет?
— Правильно, Машка, — поддержал меня Лева Задов, хоть и посмеивающийся, но все-таки предусмотрительно зашедший за чердачное перекрытие, — наиболее опасные эксперименты всегда проводятся на наименее полезных членах экипажа.
— Понимаешь, существует допустимый процент потери экспертов на осмотрах, такая естественная усушка-утруска. Для следователей такой процент не предусмотрен, — продолжала я объяснять, — потому что после окончания осмотра они все равно умирают от переутомления.
— Отбой воздушной тревоги, — проворчал Болельщиков, которому наши шутки явно не понравились. — В пакете веничек, больше ничего нет. Точно, мужик следы заметал, поэтому и в презерватив писал, — во-первых, чтоб с собой забрать, а во-вторых, наверное, чтобы не шуметь лишний раз. Серьезно товарищ готовился…
— Машка, а чего с презервативом делать? — спросил Болельщиков, переворачивая его палочкой.
— Ну изыму я его, а чего еще с ним делать?
— А куда денешь? Домой в холодильник? Просто до завтра моча там вообще стухнет…
— И гомункулус появится, — со смехом развил эту мысль Левка. — Парацельс предлагал разводить гомункулусов из мочи, отстоявшейся более десяти дней…
— Тьфу! — смачно плюнул не выдержавший Бурачков.
— О! — обернулась я к нему. — Борис Владимирович, заберите к себе вещдоки до завтра, а то прокуратура уже сдана на сигнализацию, а домой я же не потащу все это, и с места взрыва мы три коробки набрали.
— И это? — Бурачков брезгливо кивнул на презерватив.