«Белое дело». Генерал Корнилов
Шрифт:
Известно, что 22 августа он прибыл к Керенскому в Петроград из Москвы, где находился во время работы Государственного совещания. Прошивая в гостинице «Националь», он встречался здесь со многими участниками совещания и теми, кто «делал дела» в его кулуарах. Среди них особо следует выделить трех лиц: И. Добрын-ского, А. Аладьина и Николая Львова. Последний нам уже известен: брат В. Львова, тесно связанный с «общественными деятелями» правого, прокорниловского лагеря. И. Добрынский возглавлял владикавказское отделение «Союза георгиевских кавалеров», часто бывал в Ставке, имел личные контакты с генералом А. Крымовым, председателем Главного комитета «Союза офицеров» Л. Новосильцевым и В. Завойко. А. Аладьин — бывший депутат I Государственной думы от «трудовой группы», в 1906 г. эмигрировал в Англию, занимался там коммерческой деятельностью, из «левого» постепенно превратился в монархиста, стал корреспондентом правых русских газет в Англии.
Содержание бесед В. Львова по крайней мере с этими людьми, как показывают имеющиеся источники, сводилось как раз к тому, о чем В. Львов говорил с Керенским по прибытии к нему в Зимний дворец. Констатировалось, что положение складывается таким образом, что Керенский должен наконец освободиться от влияния Советов и взять правый курс. Иначе те, что не могут примириться с идущим у них на глазах «развалом государства», предпримут свои меры. В. Львов позднее утверждал, что ему ясно давали понять о готовящемся в правых кругах перевороте.
Что же могло произойти дальше? Конечно, нет данных, что И. Добрынский и др., действуя по поручению каких-то третьих лиц, прямо попросили В. Львова встретиться с Керенским. Можно, однако, предположить, что он воспринял беседы с Добрынским, Аладьиным и др. как поручение тех, с кем, как он знал, они были тесно связаны.
Реакция Керенского во время беседы в Зимнем дворце 22 августа явно вдохновила В. Львова. Казалось, завязывается клубок такой важной интриги, которая может привести к крутому политическому повороту, после которого и он, В. Львов, вновь станет одной из ключевых фигур.
A. Аладьин позднее утверждал, что В. Львов рассчитывал на пост министра внутренних дел...
Покинув Керенского, В. Львов спешно возвратился в Москву. Здесь он повидался с Добрышжим, Аладьиным, братом Николаем, которым сообщил, что получил от Керенского полномочия на переговоры с Корниловым о перестройке правительства путем «привлечения правых групп». II. Львов тут же встретился с П. Рябушипским, С. Третьяковым, М. Родзянко и др., т. е. с людьми, игравшими ведущую роль в «Совещании общественных деятелей», и информировал их о переговорах В. Львова с Керенским. Этот факт может рассматриваться как некоторое свидетельство в пользу того, что и о самом визите
B. Львова к Керенскому 22 авгута было известно, по крайней мере названным лицам. По-видимому, было решено, что беседа В. Львова с Керенским столь важна, что о ной срочно необходимо сообщить в Ставку. И снова В. Львов буквально на несколько часов разминулся с Савинковым: 24 августа Савинков уехал из Могилева, а поздно вечером того же дня В. Львов прибыл туда вместе с Добрынским и Аладьиным.
Знал ли Корнилов о предстоящем визите В. Львова? И. Добрынский в Чрезвычайной следственной комиссии показал, что знал. Затем он, правда, изменил это показание, заявив, что его неверно поняли: он якобы имел в виду, что для Корнилова пе было неожиданностью содержание рассказа В. Львова, а не сам факт его визита. Прямых доказательств того, что Корнилов был заранее информирован о приезде В. Львова, таким образом, нет. Почему же в таком случае он сразу принял В. Львова, которого знал весьма поверхностно? Ведь, казалось бы, все вопросы взаимоотношений с Керенским были только что решены е Савинковым. Зачем же теперь потребовался малоизвестный Корнилову Львов? В эти дни Корнилова посещало много людей. 25 августа тут побывал и командующий Московским военным округом протеже Керенского генерал А. Верховский. В беседе Корнилов как бы между прочим коснулся вопроса о его, Верховского, отношении к «твердой власти» — военной диктатуре. Верховский, но его показаниям в Чрезвычайной следственной комиссии, ответил резко отрицательно и заявил, что, если
Ставка что-либо предпримет в этом направлении, он двинет против нее войска. Корнилов, по свидетельству Верховского, ничего на это не ответил и только «сел поглубже в кресло».
Когда Корнилову было доложено, что прибыл В. Львов, рекомендующийся чуть ли не «порученцем» Керенского, это, после переговоров с Савинковым и беседы с Верховским, не могло не вызвать у него обостренного интереса. Ведь нельзя было исключить, что Керенский, послав в Ставку В. Львова, намерен сообщить что-то новое, что-то значительное, связанное, возможно, с новыми уступками правительства. Получить дополнительную информацию особенно важно было и потому, что кавалерийские части — 3-й конный корпус и Туземная дивизия — уже шли к Петрограду, находились на марше. Этим нельзя было рисковать.
Эйфория, царившая в Ставке, ощущение собственной силы давали уверенность, что
Между тем обстановка в Могилеве произвела на В. Львова весьма тревожное впечатление. В гостинице «Париж» мест не оказалось, и Добрынский поместил Львова у своего знакомого, есаула И. Родионова — члена Главного комитета «Союза офицеров». То ли есаул был «под градусом», то ли не считал нужным скрывать своих истинных чувств, но в беседе с Львовым он будто бы прямо говорил, что офицерство в Ставке ненавидит Керенского и, окажись он здесь, его немедленно повесят. Под впечатлением этого ночного разговора в гостинице взволнованный В. Львов наутро явился к Корнилову.
Переговоры В. Львова с Корниловым затуманены следственными показаниями и мемуарами точно так же, если не больше, как и переговоры В. Львова с Керенским. На них тоже лежит отпечаток последующих попыток самооправдания, стремления предстать в «нужном свете» перед следствием и историей. И все-таки суть их можно установить. На заявление В. Львова о том, что он прибыл от Керенского с целью выяснения той «конструкции власти», которая нашла бы поддержку Верховного главнокомандующего, Корнилов ответил (по его собственному показанию), что «едииствеииым исходом из тяжелого положения страны является немедленное установление диктатуры и немедленное объявление страны на военном положении». Правда, Корнилов добавил, что он лично но стремится к власти и не исключает диктатуру даже во главе с Керенским. Главное — это создание «твердой власти», кладущей конец «анархии» как на фронте, так и в тылу. Львову было также сказано, что в случае «беспорядков», которые могут произойти в Петрограде при введении там военного положения, Керенскому и Савинкову может угрожать опасность, почему Корнилов приглашает их в Ставку, где можно спокойно и окончательно обсудить все вопросы.
Сопоставляя переговоры Корнилова с Савинковым и Корнилова с В. Львовым, отчетливо видишь: несмотря на то что их разделяют какие-то часы, может быть, сутки, требования Корнилова в переговорах с В. Львовым значительно радикальнее и категоричнее. В переговорах с Савинковым речь шла о совместных действиях с правительством, о поддержке правительства Ставкой на вполне определенных условиях; в переговорах же с Львовым вопрос был поставлен о введении новой, диктаторской власти, причем, поскольку для его обсуждения Керенский и Савинков приглашались в Ставку, совершенно ясно было, кто именно в этом случае сыграет первую скрипку.
Днем 25 августа В. Львов уезжал из Могилева, Его провожал Завойко, который настойчиво внушал ему то главное, что он должен передать в Петрограде: отставка министров, диктаторская власть, приезд Керенского и Савинкова в Ставку для выработки окончательного соглашения.
Примерно тогда же, когда В. Львов, взволнованный от переполнявших его полученных в Ставке сведений и впечатлений, собирался покинуть Могилев, в Петрограде Савинков докладывал Керенскому о своей поездке и ее итогах. Он оценивал свою миссию как немалый политический и дипломатический успех и, хотя не скрывал, что общее настроение в Ставке «напряженное», выражал уверенность, что после прохождения в правительстве «корниловской программы» и осуществления мор, согласованных в Ставке, политическая стабилизация будет наконец достигнута. Савинков имел все основания рас-ечилъшать на полное удовлетворение Керенсгюго, но, к своему удивлению, столкнулся с другим. Керенсшга, который только несколько дней тому назад как будто бы выражал готовность осуществить меры, намеченные в «записке» Корнилова, а теперь после возвращения Савинкова получил твердое заверение в том, что Ставка обеспечит ему полную поддержку, вдруг снова заколебался. Получил ли он в отсутствие Савинкова какую-либо новую тревожную информацию, усиливавшую его давние подозрения? Насторожило ли его замечание Савинкова о «напряженном» настроении в Ставке? Трудно сказать. Скорее всего, Керенский все отчетливее осознавал, что наметившийся альянс с Корниловым, Ставкой и теми, кто шел за ними, в конце концов может обернуться для него политическим провалом. Опубликование корниловских «законов» наверняка привело бы к потере им своего авторитета в рядах революционной демократии, а возможно, и к новому выступлению масс. Но если бы с помощью корниловских войск, шедших к Петрограду, и удалось провести эти «законы» в жизнь, это означало бы резкое усиление позиции Корнилова, поскольку стало бы ясно, что он, Керенский, уступил давлению правого лагеря. По существу, Керенский оказался в положении человека, обязанного сделать выбор из двух путей, ни один из которых не сулил ему ничего хорошего. Устранить Корнилова и Савинкова? Это означало оттолкнуть от себя весь правый, прокорниловекий лагерь. Пойти с Корниловым? Значит, порвать с «революционной демократией»?