«Белое дело». Генерал Корнилов
Шрифт:
Керенский вернулся в свой кабинет, чувствуя себя победителем. Если верить В. Львову, находившемуся тогда в соседней комнате под охраной часового, он всю ночь не мог заснуть: Керенский громким голосом распевал бравурные мелодии... «Львовиада» завершилась.
Осталось сказать лишь несколько слов о дальнейшей судьбе В. Львова. После Октябрьской революции Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства под разными предлогами начала освобождать своих подследственных. «По болезни» освободили и В. Львова. Он уехал в Сибирь, затем эмигрировал. Во Франции влачил жалкое существование, чуть ли не бродяжничал. В 1921 г. примкнул к сменовеховцам и вернулся в Россию. Здесь бывший обер-прокурор Синода русской православной церкви стал... безбожником, занялся антирелигиозной пропагандой. «Неисповедимы пути господни» для таких, как Владимир Николаевич Львов...
Ставка против правительства
Но
Корнилов, как было договорено с Савинковым, приказал телеграфировать в военное министерство, что 3-й конный корпус и Туземная дивизия, уже находившиеся в эшелонах, подойдут к столице 28 августа, что 29 августа ее можно объявить на военном положении, и... пошел спать. Гром в Ставке грянул утром 27-го...
Когда Корнилову доложили содержание телеграммы Керенского, увольнявшего его от должности Верховного главнокомандующего, он, как и многие из его окружения, вначале не поверил. У срочно вызванного Завойко даже явилась мысль, что это германская провокация. Впопыхах прибежавший Филонснко едва ли не готов был согласиться с этим, так как сразу учуял грозную опасность для себя и всего своего зквилибриетского танца между двумя «геркулесовыми столбами» — Керенским и Корниловым. Затем пришли к заключению, что произошло какое-то недоразумение. Однако и эта версия вскоре отпала: в разговоре с Филоненко по Юзу Савинков подтвердил подлинность телеграммы. Вскоре Корнилова также по Юзу вызвали из Петрограда Савинков и Маклаков, еще надеявшиеся мирно уладить конфликт и не допустить полного разрыва Ставки с правительством. Корнилов выражал готовность обсудить случившееся.
Но уже к вечеру 27-го конфликт вырвался наружу. В Ставке узнали о том, что в газетах появилось официальное сообщение («от министра-предссдателя»), обвинявшее Корнилова в попытке «установить государственный порядок, противоречащий завоеваниям революции». В качестве доказательств приводились показания В. Львова и, самое главное, указывалось на движение корниловских войск к Петрограду.
Ранним утром 28 августа по радио из Ставки было передано написанное Завойко заявление Корнилова, в котором он отрицал, что посылал В. Львова к Керенскому, утверждая, что, напротив, В. Львов прибыл в Ставку как посланец Керенского. Поэтому действия Керенского расценивались в заявлении «как великая провокация, которая ставит на карту судьбу отечества». А далее открыто следовало то, что так долго таили корниловские заговорщики. «Русские люди! — взывал Корнилов.— Великая родина наша умирает. Близок час ее кончины. Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласил с планами германского генерального штаба.-..» Корнилов звал всех, «кто верит в бога, в храмы», молить «господа-бога об явлении величайшего чуда спасения родимой земли». Он клялся, что ему, как «сыну казака-грестьянина», лично ничего не надо, его цель — довести парод до Учредительного собрания, на котором и будет выбран «уклад новой государственной жизни».
Прямым дополнением ж этому «объявлению» стале’обращение Корнилова (также написанное Завойко) к жб-т
лезнодорожникам, имевшее целью парализовать приказы Керепского, требовавшие всеми средствами блокировать движение войск Крымова на Петроград. Корнилов требовал «безусловного исполнения» только своих распоряжений и предупреждал, что в случае неподчинения «будет карать беспощадно».
Оба документа были опубликованы утром 28 августа. Этот момент, вероятно, и следует считать началом корниловского мятежа. До сих пор корниловцы, организуя выступление, имевшее целью ликвидацию большевизма, разгон Советов и реорганизацию Временного правительства на началах диктаторской власти, взаимодействовали с правительством. Конечно, и на том этапе за пазухой у них лежал камень: ясно, что, если бы корниловцам удалось, так сказать, легально добиться своих целей, они бы без особого труда освободились от своего временного попутчика и партнера — Керенского. Но утром 28 августа партнерство было открыто нарушено. Даже поверхностный анализ первых корниловских обращений с несомненностью подтверждает это. Временное правительство было открыто обвинено в предательстве и измене («действует в полном согласии с планами германского генерального штаба»). Поддержка его также объявлялась
В этих двух документах в сжатой форме была изложена корниловская идеология, составившая впоследствии основу идеологии «белого дела». Ее главными, ключевыми элементами были великодержавный шовинизм («спасать Россию» приглашались только православные, верящие «в бога, в храмы»), милитаризм (война до победы над «германским племенем»), воинственный антибольшевизм (большевики объявлялись главной опасностью, так как под их влиянием оказались не только Советы, но и... Временное правительство), бонапартизм, «вождизм» (Корнилов брал на себя функцию «спасения страны» и руководства народом), псевдодемократизм, демагогия (указание на народное, крестьянское происхождение «вождя», заявление о том, что народ сам будет решать свои судьбы), сокрытие, отрицание контрреволюционных замыслов (так называемое непредрешенчество, заверение, что цель «вождя» — довести страну до Учредительного собрания).
Возникает важный вопрос: могли ли Корнилов и корниловцы с такой идеологической и политической платформой рассчитывать па успех в той революционной ситуации, в которой пребывала тогда Россия? В ситуации, характеризовавшейся глубочайшим классовым расколом, острейшей политической борьбой, стремлением рабочего класса, крестьянских и солдатских масс к подлинно демократическим преобразованиям, к миру? Впоследствии, уже после того как корниловским мятеж закончился провалом, общее мнение (в том числе и сочувствовавших Корнилову кадетов) сводилось к тому, что у Корнилова не было шансов: будучи плохим политиком, к тому же окруженный авантюристами, он не учел реальную обстановку, форсировал выступление и потерпел поражение. Постфактум, вероятно, ото справедливая оценка, по отсюда еще не следует, что корниловцы, те, кто, по выражению генерала А. Деникипа, «дерзнул» и «занес руку» над революционным Петроградом, обрекли себя с самого начала. Мы не должны упускать из виду, что по крайней мере но договоренности с Б. Савинковым (а то и раньше этого) Корнилов мог считать и считал свои действия вполне «легальными», санкционированными правительством. Только рядом непредвиденных обстоятельств (вмешательство В. Львова, антикорниловские действия Керенского) Корнилов оказался как бы «втянутым» в открытый мятеж.
Но, копечно, не это главное, что поддерживало в сторонниках Корнилова веру в успех. Начальник дипломатической канцелярии Ставки, опытный политик князь Трубецкой в телеграмме, посланной в МИД ранним утром 28 августа, указывал на те силы, которые, по его мнению, могли оказать Корнилову широкую поддержку. «Трезво оценивая положение,— писал Трубецкой,— приходится признать, что весь командный состав, подавляющее большинство офицерского состава и лучшие строевые части армии пойдут за Корниловым. На его сторону станет в тылу все казачество, большинство военных училищ, а также лучшие строевые части. К физической силе следует присоединить превосходство военной организации над слабостью правительственных организмов, моральное сочувствие всех несоциалистических слоев населения, а в низах растущее недовольство существующими порядками, в большинстве же народной и городской массы, притупившейся ко всему, равнодушие, которое подчиняется удару хлыста». Ничего ие скажешь, в этой характеристике положения наряду с явно поверхностными оценками имелись и верные наблюдения. Особенно это касается расчета на эффект «удара хлыста».
Временное правительство за полгода своего правления невероятно утомило, раздражило страну бесчисленными посулами и обещаниями. Экономическое положение непрерывно ухудшалось, что находило выражение в росте безработицы, углублявшемся продовольственном кризисе. На этой почве главным образом в широких мелкобуржуазных слоях населения (но не только в них!) усиливались политическая апатия, неверие в возможность улучшения жизни на послереволюционных, послефев-ральских путях. Во все времена это становилось хорошей социально-психологической почвой для появления «тоски по прошлому», по старым порядкам, а затем по «порядку» вообще, настроений, которые умело использовала реакция. Тут обычно и возникал «генерал на белом коне» с хлыстом в руках. Разочаровавшаяся в революции, в демократии политическая незрелая масса готова была подчиниться его удару.
Корниловцы, учитывая это, стремились представить себя «партией порядка». Расчет при этом делался и на антантовских союзников, заинтересованных в установлении «твердой власти» в России, прежде всего для активизации ее военных усилий. Союзные представители в Петрограде и в Ставке внимательно следили за развитием событий и, по имеющимся данным, были достаточно хорошо осведомлены о замыслах реакции. Сразу же после Государственного совещания в Лондон и Париж стали поступать сведения о назревающем военном перевороте. Например, в 20-х числах августа в Лондон сообщал об этом посол Д. Бьюкенен и представитель в Ставке генерал Ч. Бартер. Быокеиен ссылался на побывавшего у него А. Путилова, а Бартер — на самого Корнилова, который конфиденциально довел до его сведения, что в ближайшие дни Петроград будет объявлен на осадном положении.