Белое солнце пустыни. Полная версия
Шрифт:
Тело Савелия доплыло до Астрахани; и тут его втянуло в рукав поймы, впадающей в Каспийское море.
В море его встретили мальки осетров, удивляясь громаде человеческой, а раки и прочая морская живность стали рвать его тело на кусочки, распыляя человека по всей акватории морской.
Багор, вертящийся некогда пропеллером на льдине у Нижнего Новгорода, тоже качался на волнах Каспия, постепенно распадаясь на волокна, но потом попал в мазутное пятно, пропитался мазутом, просолился
Гулко звучали удары молотка.
Сухов стоял на легком инкрустированном слоновой костью столике и прибивал фанерную вывеску над дверью помещения, в котором разместился гарем.
Ему помогала, подавая гвозди, Гюльчатай.
На вывеске неровными буквами было написано: «Первое общежитие свободных женщин Востока. Посторонним вход воспрещен».
Лебедев придерживал покачивающийся под тяжестью красноармейца столик, объясняя Сухову в паузах между ударами молотка:
– Они же взяли самые ценные экспонаты!
– Какие еще экспонаты? Я же сказал барышням брать ковры похуже.
– Вот именно!.. Похуже – это же одиннадцатый век! Чем старее ковер, тем ценнее!
Сухов спрыгнул со столика, приземлившись мягко и бесшумно.
– Сейчас посмотрим, что они там взяли, – проворчал он.
Мимо прошел Петруха с большим медным кувшином в руках. К нему присоединилась закутанная в чадру Гюльчатай, чтобы помочь теперь и парню.
– Они вас за хозяина принимают, – хихикнув, сказал Сухову Петруха. – Как будто, значит, вы их муж.
Федор насупился и погрозил ему пальцем.
…Из каменного колодца наверх вела узкая лестница. По ней, набрав воду в кувшин, поднимались Петруха и Гюльчатай; парень обогнал девушку на две ступени и закрыл ей дорогу. Она испуганно остановилась.
– Открой личико, а?.. Покажись хоть на секунду. Ты не думай, я не какой-нибудь. Если чего, я по-серьезному…. Замуж возьму… Женюсь то есть. Мне ведь наплевать, что ты там чьей-то женой была. Ты мне характером подходишь. Откройся… покажи личико…
– А ты откуда приехал, Петруха? – на ломаном русском спросила Гюльчатай.
– Ты говоришь по-русски? – удивился парень.
– Да, плохо.
– Рязанский я. Слыхала про такой русский город Рязань?.. Отец с матерью у меня там… Открой личико, Гюльчатай.
Девушка засмеялась.
– Чего ты смеешься?
– Ты смешно говоришь – «Гюльчатай»… Как мой маленький братик, – ласково сказала она.
Петруха неловко наклонил кувшин, и вода пролилась на каменные ступени колодца; соскакивая со ступени на ступень, покатилась вниз пепельными шариками, подвижными, как шарики ртути.
– Ой, как бусинки!.. У меня были такие, – обрадовалась Гюльчатай, указав на катящиеся шарики воды.
– Открой личико, Гюльчатай.
Она отрицательно качнула головой.
– У нас нельзя.
– Но
Петруха все больше нравился ей – рыжий, открытое, в веснушках лицо, голубые беззащитные глаза. Сердечко ее учащенно билось.
Абдуллу она боялась, хотя он был красив мужской красотой, уверенностью в себе, статью, силой, но его она так и не полюбила, даже когда Абдулла обнял ее в первый раз. К Петрухе же сразу прониклась доверием и симпатией.
– Гюльчатай, ну открой личико!.. – снова завел Петруха.
В проеме колодца показалась голова Сухова.
– Отставить! – прикрикнул он на парня. – Я тебе дам личико! К стенке поставлю за нарушение революционной дисциплины!
Гюльчатай выскочила из колодца, выхватила кувшин у растерянного Петрухи. Сухов остановил ее.
– Стой!.. Объяви барышням подъем!.. И вот что: с сегодняшнего дня назначаю тебя старшей по общежитию. Будешь отвечать за порядок. Вопросы есть?
Гюльчатай молча смотрела на Сухова.
– Вопросов нет, – ответил он за нее. – И быть не может!.. Ступай.
Девушка припустила по двору к помещению, над которым красовалась вывеска, и с порога ликующе закричала остальным женщинам:
– Господин назначил меня любимой женой!
Петруха, выйдя из колодца, принял стойку смирно, начат оправдываться:
– Я же по-серьезному, товарищ Сухов… Я на ней жениться хочу… Личико бы только увидеть… А то вдруг крокодил какой-нибудь попадется. Потом казнись всю жизнь.
– Давай, давай, таскай воду, – смягчаясь, сказал Сухов и направился к общежитию.
Едва он вошел в дверь, как раздались крики, в него полетели подушки и утварь… Сухов, увертываясь, отбил рукой крышку кастрюли и в удивлении замер: жены Абдуллы все как одна задрали подолы платьев, чтобы прикрыть ими свои лица. Сухов обалдело смотрел на оголенные животы и пупки, на длинные, до щиколоток, полупрозрачные шальвары.
Первой выглянула из-за своего подола Гюльчатай.
– Не бойтесь, – сказала она. – Это наш господин!
Женщины сразу же открыли свои лица, и Сухов увидел, какие они разные – и очень красивые, и не очень… Но все смотрели на него преданно и призывно. Он зажмурил на мгновение глаза…
И увидел плывущую по косогору Катю, увидел ее полные руки, спокойно лежащие на коромысле, в который раз увидел игру ослепительных бликов в наполненных до краев ведрах, которые она несла легко, играючи.
Голос Гюльчатай стер это видение:
– Господин, никто не должен видеть наши лица. Только ты… Ты ведь наш новый муж… Скажи своему человеку, чтобы он не входил сюда.
– Это какому же человеку? – спросил Сухов, понимая, что речь может идти только о Петрухе.
– Петрухе, – ласково сказала Гюльчатай.