Белогвардейщина
Шрифт:
Конечно, в Константинополе русских офицеров было больше - и из предыдущих волн эвакуации, и из окончательной, крымской. Кто-то из них никогда не был связан с Белым Движением, кто-то решил порвать эту связь, перейдя на положение неорганизованных беженцев. Не всех таких офицеров можно было принимать буквально - многие русские становились "полковниками" и "капитанами", лишь бы увеличить шансы как-то пристроиться. Скажем, разве турку на вокзале не лестно, что его чемоданы несет русский полковник? Точно так же как любая русская женщина, пошедшая на панель, становилась "княжной". Среди офицеров, отошедших от армии, возникали свои "союзы", "лиги", "центры", играющие в политику, в заговоры - что чаще всего выражалось в поисках покровителей, которые выделили бы организации средства к существованию.
Вокруг армии и беженства крутились шпионы
От подобных разлагающих влияний и старалось уберечь армию белое командование. Уберечь, как единое целое, от разброда и распада. Ведь пока сохранялась армия, Белое Движение еще не было побеждено. Еще жила идея возрождения прежней России. Еще оставалась надежда вернуться на Родину с оружием в руках и возобновить борьбу. Нельзя сказать, чтобы союзники гостеприимно встретили людей, столько раз выручавших их в годы мировой войны и спасавших Европу от нашествия большевиков. Правда, пайки поначалу установили сносные, на 2 франка в день - 500 г. хлеба, 250 г. второсортных консервов, крупа, немного картофеля, жиры, соль, сахар, чай. Зато условия размещения оказались отвратительными. На Лемносе у кубанцев - лагеря, палатки под зимними ветрами, недостаток пресной воды. Положение донцов по сравнению с другими частями считалось "удовлетворительным". Казаки разместились в овчарнях, бараках и землянках, штаб корпуса - на станции Хадем-Киой, приемная ген. Абрамова находилась в местной кофейне. Инициативой казаков и усилиями командования вскоре было организовано обучение ремеслам, охота, открыты курсы для офицеров, самодеятельный театр.
На полуострове Галлиполи, куда отправили основную часть белогвардейцев, некогда турки держали пленных запорожцев. Лагеря для русских пленных располагались там и во время войны 1853- 1855 гг. Это, пожалуй, говорит само за себя. В 1915 г. во время Дарданелльской операции на полуострове происходила высадка англо-французского десанта при поддержке корабельной артиллерии, поэтому крохотный городишко Галлиполи был полуразрушен. Он смог вместить в себя, включая и развалины, едва ли четверть корпуса - штаб, лазареты, части обеспечения, женщин и детей. А основная масса войск располагалась в 7 км от города по берегам речушки в Долине Роз - где никакими розами давно уже не пахло. Русские окрестили ее по-своему - Голое поле. Под непрекращающимся холодным дождем выгружались с кораблей, трое суток ставили выданные французами палатки. Кроме чахлого кустарника на холмах, не было даже топлива, чтобы просушить одежду и обогреться.
В этих условиях Кутепову приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы армия не утратила окончательно своего духа и осталась армией. Он провел реорганизацию, переформировал части, сводя воедино остатки прежних полков и команд. Укрупненные таким образом полки объединил в новые дивизии, начальниками которых стали генералы Витковский, Туркул, Скоблин, Барбович. Военный лагерь было приказано организовать по уставным правилам - наладить несение службы суточным нарядом, выставить караулы. Как в дореволюционное время, возобновлялись регулярные занятия строевой и боевой подготовкой, словесностью и законом Божьим. Свободное время Кутепов требовал занять работой по благоустройству лагеря - сделать грибки для часовых, выровнять линейки, соорудить въезд в лагерь, полковые вензеля, навесы для знамен, из подручных материалов, кустарника и тростника, плести койки, собирать морскую траву на циновки и матрацы. Для поддержания дисциплины и порядка в полках восстанавливались офицерские суды чести. Действовали и военно-полевые суды.
Этими мерами, которые скептики расценивали как "солдафонские" и "дубовые", Кутепов достиг результата - армия не развалилась и не разложилась. Она постепенно выходила из состояния шока, возрождались ее внутреннее единство и боевой дух. В условиях лишений, оторванности от
"Признавая воспитательное значение поединков, укрепляющих в офицерах сознание высокого достоинства носимого ими звания, для поддержания воинской дисциплины и укрепления моральных основ приказываю всем судам чести прибегать к поединкам во всех случаях, когда это окажется необходимым".
Поединки не очень поощрялись, но и не запрещались. Только ни дуэльных пистолетов, ни шпаг не было, да и офицеры за время гражданской привыкли к другому оружию. И в Галлиполи, когда оказывалась оскорбленной чья-то честь, традиционными стали такие смертоносные поединки, как дуэль на винтовках или фехтование в штыковом бою.
Врангель смог приехать в Галлиполи только 22 декабря. Посетил он и лагерь кубанцев на Лемносе. Выступил перед войсками, принял парады, побеседовал с командованием и вновь вернулся в Константинополь, где обосновался на последнем русском корабле - яхте "Лукулл". Из военачальника он вынужден был превращаться в политика и дипломата, вертеться в клубках интриг, хитросплетений политической конъюнктуры, вести постоянные переговоры с союзниками, изыскивать полезные контакты. Борьбу за армию приходилось начинать не только с иностранцами, но и со своими, русскими. На Врангеля давило и левое, и правое крыло эмиграции. Одни добивались "демократизации" армии, другие, наоборот, обвиняли главнокомандующего в "либерализме". Сразу несколько политических группировок, претендующих на роль "правительств в изгнании", старались взять армию под свой контроль (не предлагая при этом какой-либо реальной помощи). Врангель заявлял относительно этих организаций:
"Я за власть не цепляюсь. Но пройдя через горнило бедствий,
потоки крови, через Временное правительство, всякие комитеты... они хотят теперь снова повторить тяжелые ошибки прошлого... Передавать армию в руки каких-то комитетов я не имею нравственного права, и на это я никогда не пойду. Мы должны всемерно сохранять то знамя, которое вынесли. Разве может даже идти речь о том, чтобы армия находилась в зависимости от комитетов, выдвинутых совещанием учредиловцев, в рядах которых находятся Милюков, Керенский, Минор и присные, именно те, которые уничтожили, опозорили армию, кто, несмотря на все уроки, до сего времени продолжают вести против нее войну".
Для некоторого противовеса противникам при содействии Струве, Бернацкого, ген. Шатилова из политических деятелей, принимающих сторону Врангеля кадетов, народных социалистов, учредиловцев, - в Константинополе образовался свой "парламентский комитет".
В оппозицию Врангелю встал ген. Слащев. С лета пребывая не у дел, он много пил (что началось еще в гражданскую), стал баловаться кокаином. Но сохранял немалую популярность. Теперь Слащев отошел от дел, занялся огородничеством. А по ресторанам вел разговоры, критикуя главное командование, обвиняя Врангеля во всех поражениях и называя его "виновником потери нашей земли". Распространял версии о сокрытии каких-то денег. Подобные заявления он делал местным газетенкам - в качестве скандальной фигуры он занял прочное место в поле зрения прессы. В начале января Слащев опубликовал брошюру "Требую суда общества и гласности", где собрал свои рапорты Врангелю, выдержки из прежних статей и интервью газетам, пытаясь доказать этой подборкой вину главнокомандующего. В общем-то это было неким повторением ситуации с письмом-памфлетом Врангеля Деникину, только в гораздо менее логичной и более вызывающей форме. Суд чести при штабе главнокомандующего постановил исключить Слащева со службы, лишить звания без права ношения формы одежды и выслать из Константинополя. Слащев решения суда не признал, подчиняться ему не собирался и трубил об этом везде, где мог.