Белокурая бестия
Шрифт:
К этому времени его злость перебродила в потребность немедленно набить морду хоть одному из отрицательных персонажей этих фильмов.
Красивые глаза Хорстля сузились, как у кошки, которая учуяла мышиную возню. Он неторопливо и придирчиво переводил их с одного столика на другой в пьяной уверенности, что врага Немецкой Идеи, если хорошенько поискать, можно найти, и не выходя из пивной. И он вскоре нашел. И не одного, а целых трех. Они шушукались за столиком в дальнем углу. Боже мой, что за носы у них были! Будто прямо с карикатур «Зольдатен Цайтунг» — горбатые, хищные, мясистые. Они были смуглы,
Хорстль, не говоря ни слова, встал с кружкой пива в руке.
Вслед за ним, ничего не спрашивая, поднялся его верный адъютант Конрад Штудент, парень, удивительно сочетавший в себе немалую начитанность, природный ум и умение разбираться в людях со слепой и беспрекословной преданностью Хорстлю.
Они молча и сумрачно направились к угловому столику. Хорстль остановился возле плешивого. Рядом застыл с кружкой в вытянутой руке Штудент. Плешивый, увлеченный разговором на неизвестном Хорстлю языке, не сразу обратил внимание на Хорстля, который, покачиваясь на ослабевших ногах, уставился на его горбатый нос с тупым упорством ненавидящего пьяного человека.
— Чем могу служить? — спросил тот наконец на дурном немецком языке, бросив на Хорстля пренебрежительный взгляд непьющего и очень занятого человека, к которому в самый неподходящий момент вдруг пристал пьяный.
Хорстль продолжал молча смотреть на него немигающими, ненавидящими глазами.
— Я вас спрашиваю, что вам угодно? — раздраженно повторил плешивый и пересел на другой стул, подальше от Хорстля.
Хорстль молча сделал шаг и снова остановился около него. Сделал шаг и Штудент.
— Пожалуйста, молодой человек, — примирительно проговорил курчавый толстячок, — оставьте нас в покое. Не заставляйте нас прибегнуть к помощи кельнера.
— Уйод! — пропел ему с ненавистью Хорстль. — Ты уйод, и ты, и ты тозе!.. Вы все тьи — уйоды!..
— Что он говорит, этот пьяный скот? — осведомился курчавый у плешивого. — Вы не знаете, что значит по-немецки это слово «уйод»? — Он спросил по-французски.
Конрад Штудент знал французский с детских лет. Он им разъяснил:
— Мой начальник сказал, что вы все трое уроды.
И тут же с негодованием обратил внимание Хорстля на то, что его обозвали пьяным скотом.
— Бей уйодов! — крикнул Хорстль и выплеснул всю кружку прямо в лицо курчавому. Штудент ради такого святого дела тоже не пожалел своего пива, после чего в ход пошли кулаки. Со звоном посыпались на пол кружки, тарелки, столовые приборы. Загрохотали падающие табуретки. Улюлюкая, с воплями: «Бей коммунистов! Зигхайль!» — примчались на помощь Хорстлю и Штуденту остальные волчата. Иностранцы сопротивлялись изо всех сил. Но что они могли поделать, трое немолодых, изрядно уставших мужчин, против стольких натренированных и алчущих боя парней, которые наконец дорвались до
Кельнер, не торопясь, отправился за шуцманом. Шуцман, не торопясь, прибыл к месту происшествия, не торопясь, остановился в дверях, не торопясь, издали изучил побоище и вмешался только тогда, когда плешивый и толстяк уже валялись на полу под сенью опрокинутого столика, в луже пива, изрядно сдобренного кровью.
Кельнер, не торопясь, принес воды, шуцман, не торопясь, плеснул ею в лицо плешивому и курчавому, без особой радости удостоверился, что они приходят в себя, и чуть не умер от удара, когда плешивый, с ненавистью глянув на собравшихся в кружок посмеивавшихся зрителей, на очень дурном немецком языке потребовал, чтобы его немедленно соединили с господином Гейнцем фон Тэрахом…
— Ты хоть понял, что ты со своими идиотами наделал? — сказал фон Тэрах Хорстлю, когда они часом позже покинули помещение главного правления ХСС. — Вы позволили себе избить трех вернейших и нужнейших наших заграничных друзей.
У Хорстля на лбу белел огромный пластырь. Под глазом темнел не менее внушительных размеров фонарь.
Правая щека припухла, как при флюсе.
— Они меня хотели убить… У, я им там! Я им так там!..
— Но какое ты право имеешь обижаться на них? Ведь вы двоих чуть не отправили на тот свет. И ведь это вы на них напали, а не они на вас…
— У-у-у, я им там! — мрачно стоял Хорстль на своем.
До него никак не доходило, что он не имеет права обижаться на то, что ему надавали тумаков в порядке самообороны.
Фон Тэраха поначалу смешила, а потом стала злить вопиющая нелогичность его будущего пасынка. Но ему и в голову не приходило, что Хорстль в частном и мелком случае с этой идиотской дракой в пивной, в сущности, только придерживается той же самой логики, которой в отношении куда более кровавых и разрушительных событий придерживаются и сам господин фон Тэрах, и профессор Вайде, и тысячи других фон тэрахов и вайде.
— Все! — сказал фон Тэрах, чувствуя, что вот-вот окончательно потеряет контроль над собой. — Домой ты сегодня не поедешь. Переночуешь у меня, а завтра мы с тобой поедем извиняться. Понятно тебе?
— Понятно, — сказал Хорстль.
— И, заметь, твое счастье, что ты знаменитый Хорстль фон Виввер. В противном случае дело кончилось бы для тебя и твоих идиотов очень и очень плохо. И даже я ничего не смог бы поделать.
Впервые с момента начала драки Хорстль ухмыльнулся. Приятно все-таки, черт возьми, когда ты знаменитый Хорстль фон Виввер! Очень и очень приятно!
«А все-таки, — думал он, покачиваясь на мягком сиденье машины фон Тэраха, — славно мы поколотили этих чернявых господинчиков!.. Вообще, оказывается, ужасно приятно заехать разок-другой человеку в физиономию. Особенно если он не может дать тебе сдачи…»
Теперь перейдем к тому, что произошло на новеньком мюнхенском стадионе «Федеральных волчат» двадцать седьмого июля тысяча девятьсот шестьдесят пятого года на Первых международных состязаниях по спортивному комплексу «Федеральных волчат». Они были приурочены, как мы уже имели случай сказать, к двенадцатой годовщине Виввергейма.