Белокурые бестии
Шрифт:
Следующим слово взял Блумберг. Он только что вошел в зал, был весь красный и еще не успел отдышаться, так как всего несколько часов назад прилетел из Москвы и по дороге из аэропорта из-за пурги попал в жуткую пробку, почему и опоздал на презентацию почти на час, этим, видимо, можно было объяснить и то, что речь кандидата в депутаты немного затянулась. Блумберг извинился перед собравшимися за свое опоздание и сразу же, отбросив церемонии, решил подойти, как говорил Ги де Мопассан, «ближе к телу», то есть представить собравшимся всех авторов серии, которые, конечно же, всем и так были хорошо известны, поэтому в особом представлении не нуждались, но он все-таки не мог отказать себе в этой приятной условности, тем более, что идею серии он вынашивал уже очень давно, можно сказать, с юности, то есть еще лет за двадцать до наступления девяностых. Самого себя он считал, кстати, сыном семидесятых, человеком семидесятых, тех самых семидесятых, которые теперь в такой моде и которым они, кстати, недавно в своем издательстве посвятили специальный альбом, который случайно лежал перед ним на столе, и который он тут же продемонстрировал собравшимся,
Но, несмотря на то, что Блумберг считал себя человеком семидесятых, это вовсе не мешало ему оценить и тех, кто по-настоящему сумел раскрыть себя в девяностые годы, то есть всех тех «классиков девяностых», которых он сегодня собирался представить собравшимся. Он не сомневался в том, что когда-нибудь, лет этак через двадцать, и на девяностые годы придет настоящая мода, тогда и книги их серии, которые и сейчас, он был уверен, не залежатся долго на прилавках, но тогда, лет через двадцать, они вообще резко поднимутся в цене и будут стоить бешеные бабки, причем особой ценностью будет обладать именно полное собрание книг этой серии, как это обычно и бывает у истинных коллекционеров. Таким образом, получалось, что каждый, кто уже сейчас купит все книги, которые уже вышли в этой серии, и потом будет последовательно покупать каждую новую, не пропуская ни одной, через двадцать лет сможет на этом обогатиться и даже стать миллионером.
Можно, конечно, по-разному себе представлять настоящего героя девяностых, потому что его образ еще окончательно не оформился, не сложился, не прошел через горнило времени, не стал еще таким четким и ясным, как герой семидесятых, — Блумберг опять ткнул пальцем в портрет прыщавого подростка с крашеными волосами — некоторые представляют себе этого героя в виде ночной бабочки, путаны, некоторые — даже в виде киллера, наемного убийцы, но лично он представляет себе его не иначе как в виде писателя, творца, каким бы наивным, даже, может быть, смешным ни показалось кому-нибудь сейчас это предположение, но ведь именно наивные и чистые люди в первую очередь часто и творят историю, а эту наивность и чистоту, прежде всего, он и постарался сохранить в своей душе с самой юности, и она помогает ему жить в наше, такое непростое, время.
Пусть его предположение кажется кому-то сегодня невероятным, но разве кто-нибудь мог себе представить в семидесятые, что лицо этого времени в наши дни предстанет нам таким, каким оно предстает нам со страниц этой книги, — он опять открыл свой альбом, где на сей раз уже на весь разворот была размещена фотография голого женского зада — ведь тогда были и другие варианты: рабочие, крестьяне, доярки, покорители целины, полярники, — и многие тогда даже представить себе не могли, что подлинное лицо этого времени всего через каких-то двадцать лет примет совсем иные очертания.
Таким образом, он, взвалив на себя тяжкое бремя издателя этой серии, попытался не только представить все лучшее, что было создано в российской литературе в девяностые годы, но и создать своеобразный коллективный портрет нашего современника, для чего, собственно, ему и понадобились эти многочисленные исторические отсылки и экскурсы в прошлое в лице Толстого, Сервантеса, маркиза де Сада и других, ибо любой портрет без перспективы всегда выглядит слишком плоским и одномерным, а с точки зрения перспективы конец прошлого столетия ему представлялся не иначе как в образе Толстого, тогда как девяностые годы восемнадцатого века ему уже рисовались в образе маркиза де Сада, хотя, безусловно, это было его субъективное мнение, и он не собирался его никому навязывать, а вот дальше, в том, что касалось конца шестнадцатого века, ему сейчас, так сразу без подготовки, было трудно сказать что-либо определенное, так как он боялся ошибиться и что-нибудь напутать, то есть, этот период времени в данный момент терялся для него во мраке, как, впрочем, обычно и бывает на самых выразительных живописных полотнах с глубоким и темным фоном, а именно такую картину, картину целой эпохи человеческой истории, ему бы и хотелось воссоздать, правда он еще сам толком не разобрался, в какой последовательности должны выходить книги этой серии, поэтому пока они просто выходят в одинаковых черных обложках, без каких-либо номеров и иных знаков отличия, просто по мере поступления готовых рукописей и макетов, работа над которыми сейчас вовсю идет в их дружной, сплоченной редакции, сотрудникам которой он, пользуясь случаем, хотел бы выразить особую признательность, так как без их беззаветного и бескорыстного труда большинство этих книг просто не смогло бы увидеть свет, причем слово «бескорыстный» в наши дни, к сожалению, имеет не только иносказательный, но и самый прямой смысл, потому что многие из этих сотрудников, подобно большинству наших сограждан, увы, действительно месяцами не получают зарплату, да и он сам из-за финансовых затруднений вынужден был недавно отменить запланированную ранее и столь необходимую для их бизнеса поездку в Марокко, и вообще, если бы не составитель серии Леонид Иосифович Торопыгин, который нашел спонсора, пожелавшего остаться инкогнито, то этот проект и вовсе мог бы никогда не состояться, поэтому Леониду Иосифовичу он тоже выражал отдельную благодарность, жаль, что тот по состоянию здоровья не смог прибыть лично на презентацию из Москвы, где, буквально несколько часов назад, он с ним встречался, и Леонид Иосифович велел всем кланяться и передавал пламенный привет. Приятную же обязанность представить авторов серии он поэтому вынужден взять на себя, к чему он теперь и переходит, а так как он вообще не любил все эти церемонии и всякие слова вроде «лауреат», «член Союза», «ветеран сцены» и т. п., которые зачастую вообще не имеют никакого отношения к культуре и подлинной значимости человека в ней, так что пусть на него не обижаются,
После этих слов Блумберг наконец-то перешел к представлению всех, кто сидел за столом, причем, как Маруся заметила, большинство из них, процентов на девяносто, были мужчины в возрасте от пятидесяти до семидесяти-семидесяти пяти лет, так что эта блядь с шестого канала была среди них не только самой молодой, но и одной из немногих представительниц слабого пола. Маруся с некоторым интересом все-таки наблюдала за этой процедурой, так как ее по-прежнему почему-то все еще занимал вопрос, кто из них работает шофером такси.
По ходу представления она насчитала по крайней мере еще двух «русских Маркесов», одного «русского Борхеса», одного Кафку, одного Томаса Манна, а также Хемингуэя и Камю, и только трое были охарактеризованы как «абсолютно самобытные и неподражаемые мастера пера», кажется, назывались еще имена: Стефана Цвейга, Голсуорси, Шекспира, Беккета, Джойса, Ромена Роллана, Сэллинджера, Агаты Кристи, Пруста и Барбары Картленд, — но уже в менее категоричной и определенной форме, на абсолютное тождество между ними и теми, кто сидел за столом, уже указано не было. Особо Блумберг почему-то задержался на фигуре писателя Саидова, которого он назвал наиболее вероятным претендентом на Нобелевскую премию из числа наших соотечественников в ближайшие десять-пятнадцать лет. По его мнению, у Саидова для этого были все данные, хотя бы потому, что он был родом из Казахстана, где такие бескрайние степи и обдуваемые всеми ветрами селения, которые он описывает в своих произведениях и которые они недавно вместе с ним видели по телевизору в документальном фильме про приговоренного к смерти убийцу с восточной фамилией, начинавшейся, кажется, на букву «Д» — этого он точно уже не помнил — но ему еще в тюрьме женщина-следователь передала пистолет… Д. был родом из тех же мест, что и Саидов, так что пейзажи в фильме были точно такие же, как в книгах Саидова.
Маруся тоже видела этот фильм, правда, не целиком, а так, между делом. Там все время показывали каких-то запредельных уродов: сначала сам Д., жуткий кретин с квадратной головой, лихорадочно ходил, подпрыгивая и делая упражнения из восточных единоборств, по маленькой тесной одиночке, все это было, кажется, заснято скрытой камерой, потом жирный следователь с портфельчиком долго ходил по тюремному коридору и философствовал, является ли Д., который замочил, кажется, что-то около пяти человек, преступником, или же он жертва общества, так как вырос без отца на фоне тех самых унылых пейзажей, о которых говорил Блумберг, а больше всего следователя занимал вопрос, любила ли его та женщина-следователь, которая передала ему в камеру пистолет, в результате чего было тяжело ранено около трех охранников, а сам Д. на какое-то время скрылся из тюрьмы, но потом его снова поймали, и он опять лихорадочно ходил по своей тесной камере, подпрыгивая и делая финты руками и ногами… Кроме того, Маруся отчетливо запомнила, как две еще какие-то жирные бабы, сидя на кухне, тоже обсуждали между собой все эти проблемы, но какое отношение они имели к Д. и ко всему этому делу, Маруся так и не поняла — вроде бы, одна из них была его первая жена… Завершался же фильм кадрами, в которых женщина-следователь, передавшая Д. пистолет, в телогрейке, стоя в толпе заключенных в зале тюремного клуба, смахивала слезу под звуки песни «Музыка нас с тобой связала», а жирный следователь с портфельчиком в руке под ту же мелодию, но уже почему-то грохотавшую во всю мощь, уходил по тюремному коридору вдаль.
Что касается творчества Саидова, то Блумберг, как он вынужден был признаться, все же так и не смог дочитать до конца ни одной его книги, так как они представлялись ему чересчур сложно написанными и слегка затянутыми, что, впрочем, не имело никакого значения, так как очень многих из писателей, имена которых сегодня он назвал и которые уже были удостоены Нобелевской премии, он также никогда не мог дочитать до конца, а некоторых, как, например, Гомера, он даже вообще читать не начинал, потому что его всегда пугал один вид его книг. Книга же, по его мнению, не должна быть очень большой, потому что в противном случае, хотим мы этого или нет, она просто может отпугнуть читателя и ее никто никогда не купит, поэтому формат книги, ее сравнительно небольшой объем был пока единственным четко выработанным критерием отбора для их серии… Имя же «русского Фолкнера», который по совместительству работал шофером такси, так и не прозвучало, видимо, он просто отсутствовал на презентации, а, может быть, Блумберг случайно определил его как-то иначе, назвал «русским Камю», например, а Маруся этого не заметила, потому что уже успела позабыть, как точно звучит его настоящее имя, рыться же снова в куче анонсов и что-то там искать у нее не было никакого желания, уж больно она устала, к тому же это было совершенно бесполезно, так как она успела уже позабыть имена большинства сидящих за столом писателей, которых ей только что представили, из числа тех, кого она раньше никогда не видела, и уж совсем она не помнила, что говорили сами писатели, какие отрывки из своих произведений они читали, все их голоса постепенно слились в один бессмысленный гул, в какое-то мгновение Маруся даже почувствовала, что засыпает, чтобы отогнать от себя сон, она попыталась взглянуть на происходящее совершенно под другим углом.
Пожалуй, Костя был в чем-то прав, если отвлечься от того, что говорили все эти люди, каждый из них был действительно похож на какое-нибудь животное, например, у писателя, который говорил о том, что Сервантес и Данте и сегодня не утратили ни грамма своей актуальности, были очень короткие ноги и длинная шея, отчего он отчетливо напоминал Марусе жирафа. Пожалуй, это был самый яркий животный тип из числа тех, что присутствовали на этом вечере, большинство остальных почему-то напоминали Марусе мышей, такие у них у всех были стертые бесцветные лица, особенно у женщин, огромная стая серых мышей…