Беловы
Шрифт:
«Наконец-то вы пришли!» – восторженно воскликнул он.
«Входите! Устраивайтесь поудобнее!
Он позвал Марфу, свою всегда послушную служанку.
«Марфа! А теперь быстро! Накрывай на стол!»
Быстрыми шагами, эхом разносящимися по коридорам поместья Беловых, Марфа и Лиза выбежали из кухни с блюдами, ломящимися от кулинарных изысков: аппетитный борщ, исходящий паром в фарфоровых мисках; сочная жареная утка, блестящая под густой подливкой; фаршированные цыплята, источающие аромат; и великолепная осетрина, запеченная до совершенства – все это дополнялось несколькими бутылками изысканного вина, которое, казалось,
«А где твоя дорогая жена?» – ласково поинтересовалась она.
«Она скоро присоединится к нам», – ответил Лев Николаевич как раз в тот момент, когда сверху спустилась Софья Дмитриевна – ее покрасневшие глаза выдавали эмоциональную бурю в ее сердце.
Ее сопровождала Александра, которая предложила свою нежную поддержку.
«Что случилось?» – спросила Агафья Прокофьевна, заметив растрепанное состояние Софьи.
«Так ничего», – последовал слабый ответ Софьи, но он прозвучал пустым среди такого праздничного веселья.
«В самом деле? Ты плакала!» – заявил Ипполит Матвеевич достаточно громко, чтобы разом заглушить всю болтовню.
Неловкое напряжение наполнило воздух, когда Владимир Федорович резко вмешался:
«Я узнал кое-что весьма неприятное относительно ваших неосторожных отношений с мадемуазель Роше!»
За столом раздавались вздохи, подобные фейерверкам в канун Нового года – каждое слово разжигало пламя негодования среди собравшихся друзей.
«Это правда? Ты предал ее доверие?» – недоверчиво крикнула Агафья Прокофьевна в сторону Льва Николаевича, в то время как Ипполит Матвеевич прямо осудил его: «Подлый предатель!».
Атмосфера ощутимо изменилась, превратившись в атмосферу обвинений и возмущения; голоса звучали громче, чем раньше, пока не превратились в какофонию, заглушающую любое подобие вежливости или радости, которыми ранее делились за приготовлением ужина. Софья снова поддалась слезам, которые свободно текли по ее щекам, в то время как Агафья пыталась утешить ее среди этого хаоса – «Не бойся, дорогая», – нежно прошептала она, даже когда страсти разгорались вокруг них, как неконтролируемые лесные пожары. Невинно попавшая в эту бурю маленькая Елена крепко прижалась к Александре, ища убежища от гневных слов, небрежно брошенных повсюду, как камни, предназначенные для того, чтобы ранить сердца, а не чинить их.
Внезапно дверь снова распахнулась – не от ветра и не случайно, а от Петра, который шагнул внутрь.
«Что происходит? Почему все ссорятся?» – сквозь стиснутые зубы выдавил он, поднимая оружие в воздух. Сразу смолкли все споры, и воздух в комнате стал плотным от напряжения.
«Сейчас я посмотрю, кто здесь изменник!» – пронзительно произнес он, глядя на Льва Николаевича. Тот, с разбитыми глазами и полным недоумением, не мог найти подходящих слов, чтобы объясниться, он лишь замер, как вкопанный.
«Петя, не впутывайся в это!» – воскликнула Александра, подходя к нему, как будто бы могла остановить эту бурю. Тем временем, Софья зарыдала еще сильнее, обняв Агафью Прокофьевну, которая пыталась её успокоить. Гости начали робко перемещаться, не зная, что может произойти.
В угасающем свете дня поздней осени
«Нам пора уходить», – наконец объявил он, его голос был ровным, но с оттенком неохоты.
«Ночь быстро приближается к нам». Его слова тяжело прозвучали среди затянувшегося беспокойства.
«Да», – вмешался Ипполит Матвеевич, чья крепкая фигура казалась неуместной на фоне тонкого фарфора и кружев.
«Завтра у всех нас будет много работы». Он слегка наклонился вперед, как будто заговорщический шепот мог защитить его от осуждения.
Агафья Прокофьевна, всегда наблюдающая за переменчивыми течениями в эмоциональных морях, бросила украдкой взгляд в сторону Софии, прежде чем наклониться ближе, чтобы прошептать слова, предназначенные только для ее ушей.
«Не позволяйте этому негодяю расстраивать вас еще больше; откажитесь от него без сожаления», – мягко, но твердо убеждала она.
Сердце Софии упало при словах Агафьи – напоминании о том, что даже среди друзей существуют разногласия, достаточно острые, чтобы пробиться сквозь завесу привязанности. Когда Владимир поднялся со своего места – его высокая фигура отбрасывала длинные тени на полированное дерево – он повернулся к Софии с выражением, смягченным сожалением. Однако ни одно извинение не слетело с его губ; вместо этого он слегка поклонился, прежде чем выйти в прохладный вечерний воздух, где экипаж ждал, как беспокойный зверь, жаждущий освобождения.
«Пойдем сейчас же!» – внезапно рявкнул Ипполит Матвеевич своей приемной дочери Елене – девушке, находящейся между юношеской невинностью и расцветающей женственностью, которая застыла посреди хаоса.
Она беспрекословно подчинилась, но в последний раз оглянулась на Софию, словно ища разрешения или понимания у материнской фигуры, которая, как она чувствовала, ускользает.
«Вперед! Мы не должны заставлять их ждать!» Нетерпение Ипполита толкало их вперед, в то время как снаружи копыта настойчиво стучали по булыжникам – их карета зловеще грохотала под ногами, как грозовые тучи, грозящие дождем.
За закрытыми дверями в этих священных залах, пропитанных историей и памятью, отчаяние начало свое медленное шествие к победе над надеждой, поскольку София полностью сломалась, оставшись наедине со своими мыслями – каждое рыдание, сотрясающее ее тело, эхом отдавалось в пустых коридорах, пока позади нее не раздались робкие шаги.
«Мама!» – воскликнула Александра, врываясь в их общее убежище, где когда-то царил покой, а теперь его омрачают убитые горем тени, зловеще скрывающиеся под каждой поверхностью, украшенной красотой, но омраченной невиданным до сих пор беспорядком.