Белые и черные
Шрифт:
— Отсель начните.
И лист украсился каракулями светлейшего.
— Я завтра подам, ваша светлость, её величеству, от вашего имени и с вашим якобы прошением, докладец и указ по оному о дворах и гаках…
— Ну… и тотчас мне пришли перечень. Куда бы, дай срок, сообразить? Через неделю пошлёшь коли — в Смоленске, я думаю, меня встретят. Через десять дней — во Пскове; побывавши в Риге уже… и через две недели, вечерком, заверни сюда — нас встретить… нужно будет с тобой с первым перемолвиться…
— Будет всё в точности выполнено, ваша светлость А кого, позвольте спросить, послать до вас с указом и с переченью?
— Попроси у её величества слугу Ивана Балакирева и сам ему растолкуй, как и что. Дело требует осторожки и толкового посыльщика… мне верного наипаче… Он такой-то самый и есть.
— Слушаю, ваша светлость. А здесь что прикажете говорить насчёт вашей поездки, коли спрашивать кто станет? Ведь Ягужинский разблаговестит, что изволили брать меня на проводы.
— Правда, правда! Нужно даже, для отвода глаз, говорить то же, что я Самой поведал. Крепости да оборону граничной черты осматривать пустился, мол.
— Слушаю. А насчёт Павла Иваныча как прикажете держаться?
— Тебя нечего учить как… Знай одно, что я ему не верю, не верил и верить никогда не могу.
— Довольно тогда с меня. Я что узнаю — светлейшей княгине своевременно перескажу. А про здешнее ни про что не извольте сумнения иметь…
— Мы и то спокойны, на тебя полагался, как видишь, во всём.
Обнял его тут светлейший, после жены, у лестницы, сошёл вместе с Макаровым вниз, и оба покатили рядом по городу в ночном мраке.
Проводив светлейшего до Красного Села, Алексей Васильевич воротился домой, когда уже брезжил рассвет зимнего петербургского дня.
III
Борьба
Было одиннадцать часов утра. В приёмной её величества перед заботливым Балакиревым вырос, как мы знаем, не спавший эту ночь Алексей Васильевич Макаров.
— Ещё не было колокольчика?
— Нет ещё…
— А долго за полночь были гости?
— Да не очень, кажись. Когда Сапегу спровадили, не могу только верно сказать.
— Значит, до полудня не изволят проснуться? — про себя молвил Макаров и, присев на табурет, стал из сумки вынимать какие-то бумаги.
— Вот что, — молвил он в раздумье Ване. — Я у тебя оставлю вот эти две бумажки… Ты мне их ухорони так, чтобы никто не видал. Я их спрошу, как ужо приду. А теперь я пойду: нужно справиться, что будет с советом у нас. — И поспешно вышел по коридорчику, в сторону дворцовой канцелярии.
Через несколько минут вышла из опочивальни княжна Марья Фёдоровна Толстая, спрашивая:
— Кто был?
— Алексей Васильич. Да он потом пожалует.
— Если граф Толстой, или Ягужинский, или граф
— А если Авдотья Ивановна приедет? — задал в свою очередь вопрос Балакирев.
— Скажите, что я тут, и пустите её ко мне.
— А Антон Мануилович Дивиер со срочным рапортом?
— Доложить.
— А об Алексее Васильевиче вы сами доложите?
— Да.
— А если княгиня светлейшая?
— Разве хотела?
— Слышал я вчера, как прощалась с нею государыня, то приглашала сегодня завтракать.
— Спасибо, что сказал. Я сейчас спрошу, как быть с нею. — И ушла в опочивальню.
Только она удалилась — звонок. Балакирев поспешил отворить и в коридорчике увидел герцога Голштинского с графом Толстым, Бассевичем и старшим Левенвольдом.
— Ваше высочество! — смело сказал Балакирев, став в дверях и не давая войти. — Её величество недомогать изволит… всю ночь метались и стонали и только с час назад изволили забыться сном. Сон перервать будет — врач говорит — вредно для августейшего здравия её императорского величества. А если сон будет хороший, может, болезненный припадок минует и совсем счастливо, не причинит ущерба дражайшему спокойствию всевысочайшей фамилии вашей…
— Да нам нужно бы повидать государыню, — начал граф Пётр Андреевич Толстой.
— Смею доложить вашему сиятельству, что, буде скоро проснуться изволит её величество, доложим ваши слова и ответ я немедленно передам Алексею Васильевичу. А теперь и двери отпертые не велено держать.
Сказал и запер за собою дверь, выйдя в коридор для продолжения беседы с компанией его высочества.
На лицах герцога и сопровождавших его изобразилась полная досада, соединённая с предчувствием неудачи.
Все, волнуемые, должно быть, одною мыслью, мгновенно переглянулись и опустили головы, разведя руками.
— Куда же нам теперь идти? — со вздохом спросил граф Пётр Андреевич Толстой Бассевича.
Тот промолчал, взглянув на своего герцога, сказавшего ему вполголоса, по-немецки:
— Просите господ к нам завтракать.
— Очень жаль, что с матушкой случилась такая неприятность, — медленно произнёс, ни к кому не обращаясь, обескураженный герцог по-немецки и прибавил, взяв за руку Балакирева: — Вы уведомьте меня, если последует облегчение. Я тотчас приду. Я буду вам очень признателен.