Белые и черные
Шрифт:
— Нам, малым людям, перед вами и постоять можно… не какие хорошие, — со смехом вставила опять спичку Чернышиха.
Младшая цесаревна и тут ничего не поняла, но старшая очень хорошо поняла и, чтобы отучить дерзкую от нахальства, тихо сказала:
— Чем стоять здесь, пожалуйте в галерею, а мы с сестрой за вами следом будем.
Чернышёва не думала, однако же, уступать и обратилась к Елизавете Петровне с вопросом:
— Не прикажете ли мне совсем уйти и подождать вас на улице, чем высылать меня на переходы?
— Мы вместе пойдём в галерею, сестрица. Этак лучше будет, — выговорила Елизавета Петровна и направилась к выходу из опочивальни.
Анна Петровна молча последовала за
— Что ты такая сердитая сегодня, Аннушка? Здорова ли, мой свет?
— Здорова…
— Нет, видно, нездорова, когда так говоришь. Я по лицу вижу, что тебе неможется. Скучаешь ты, кажется, одна… а что бы за мной послать? Коли хочешь, я ещё раз прибегу сегодня же к тебе. Извини, теперь я по делу. Мамаше что-то занездоровилось, мне и велено тебя известить; неравно чтобы муж твой как тебя не перепугал. Его не пустили к мамаше, потому что она… уснувши была. Зубы у неё, что ли, заболели… ночь не спала, говорят; а тут, как он пожаловал — только забылась. Твой Фёдор не мог добиться, понятно, свидания с мамашей.
— Странно, Лиза, всё это… Мамаша больна, и так, что к ней зятя не пускают и дочери отказ… тоже?! Иначе я не могу понять твоё посольство ко мне с уговариваньями, что ничего…
— Да, именно ничего; но ты не отгадала, послали меня сказать, что мамаша просит не беспокоить её. Проснётся и, разумеется, пришлёт позвать тебя.
— Так я и знала: зова ждать ещё приходится! Последнее очень мило, если правда, что не очень больна мамаша.
Вдруг Чернышиха вскочила с места и, опрометью подбежав к окну, крикнула:
— Государыня в санях с Бутурлиным проехала мимо!
— К чему же ты меня надувать пришла, Лиза? — с обидою в голосе выговорила цесаревна Анна.
Елизавета Петровна вспыхнула и стала оправдываться:
— Поверь, мой друг Аннушка, я тебе передавала именно то, что мне приказано. Стало быть, меня тоже обманули и перед тобой сделали невольною обманщицею. Я мамаше это прямо скажу.
— Этого я не советую тебе делать, Лиза, — смиренно, но с достоинством вымолвила Анна. — Может быть, переврали тебе, передавая волю государыни. Я не пойду без приглашения, будь уверена, хотя знаю, что обеим нам не мешало бы теперь как можно меньше оставлять мамашу одну. Я знаю, как нам следует вести себя с окружающими её людьми — с теми, кто, без сомнения, способны наводить её на дела, которые она находит нужным скрывать от нас. Ох эти советники… эти советницы!.. — И, качая головой, Анна Петровна в упор посмотрела на Чернышиху.
Эти взгляды заставили Авдотью Ивановну сперва потупиться, а потом снова оборотиться лицом к оконному стеклу.
В это время Анна Петровна взяла сестру под руку и увела в опочивальню, где, посадив её на постель рядом с собою, сказала:
— Лиза, ты ветрена, мой друг, но в тебе есть сердце. Ты поймёшь, как больно было мне слышать: «Государыня с Бутурлиным!» Не думаю, что сказано это неумышленно. Эта мерзавка Чернышиха, к которой ты так благоволишь теперь, кажется, злая и скверная женщина! Она, наверное, в той шайке, которая влияет на нашу мать. Не держать тебе её при себе, а гнать от себя нужно, если ты хочешь добра себе и всем нам; верь мне, что она нам добра не желает и не может желать, как и мамаше. Давно ли она делала ей зло, а теперь корчит самую преданную особу? Если ты любишь меня сколько-нибудь, прогони её от себя! Не пускай ты её на порог! Коли скучаешь, чаще будем вместе: то я у тебя, то ты у меня. Душенька Лиза, послушайся меня! Мы с тобой вместе росли и знали очень хорошо: ты — что у меня на душе, я — что ты думаешь. Кто мешает нам и теперь быть друг к другу так же близкими?
Елизавета Петровна была тронута
Первая очнулась от этого наплыва родственной нежности цесаревна Анна и сказала, не оставляя руки младшей сестры:
— Так, с сегодняшнего дня мы ежеминутно будем вместе, с утра до вечера. Не правда ли, Лиза? Этого ты будешь твёрдо держаться. Я сейчас же одеваюсь и иду к тебе.
— Отплатить за мой визит? — со смехом ответила Елизавета.
И этот смех, словно холодною водою, загасил пыл чувства Анны Петровны.
— Коли ты всё готова обратить в посмех, Лиза, стало быть, мой друг, ты никогда меня не поймёшь и вечно будешь холодною и себялюбивою.
— Как же ты несправедлива, Аннушка! Упрекаешь меня за мой невинный смех! Я вовсе не думала смеяться над твоим чувством.
— Ну, хорошо… я виновата, что усомнилась в тебе. Я готова загладить свою вину чем хочешь. И иду к тебе на целый остаток дня.
— А муж?
— И он к тебе придёт.
— А где он теперь?
— Вероятно, у себя. У него, кажется, деловые люди собрались. Я мельком видела, как они толпой прошли прямо с лестницы к нему на половину. Да вот я слышу и теперь ещё громкие голоса; спорят, должно быть. Или тост-коллегия собралась.
— Какая такая тост-коллегия?
— Да наши голштинцы и из русских кое-кто у Карла собираются… пьют, по очереди предлагая тосты.
— Вот весело-то, должно быть?
— Кому? Им — конечно… а кому-либо другому — не думаю.
И сама вздохнула тяжело-тяжело.
— Оттого-то ты и предложила мне чаще к тебе приходить… а ты ко мне… что в четырёх стенах сидеть одной тебе скучно?! Бедная Аннушка! А я, неразумная, и не догадывалась до сих пор, что у вас неладно живётся! А всё ты, такая скрытная, виновата. Давно бы сказала Лизе: так и так. Будем чаще друг к другу прибегать. А то скучаешь, а я и не думала совсем об этом. Завидовала ещё тебе, что ты со своим Карлом можешь всякую минуту нежничать.
— Нет! — И новый тяжёлый вздох. Переведя дух, Анна молвила почти спокойно: — Да и к чему это? Надоест. Он принц, у которого свои обязанности, к голштинцам прежде всего; затем другие дела… Вот, говорят, совет будет. Нужно нам всем там делом заняться. Мамашу так легко обойти; нужно не допустить провести её плутам и мошенникам. Хорошее ли дело — дождаться до ропота? Угрозы в подмётных письмах!.. Обвинения вельмож в воровстве, в утеснении народа!.. Нам терпеть и допускать этого нельзя. Помни, Лиза, нужно отдать отчёт Богу. А если мы друг от друга не будем ничего скрывать и в дела войдём в совете, я полагаю, начнётся доброе управление — не чета теперешнему. Хоть я вышла за иностранца — сердцем я русская и горячо принимаю всё, что касается нас и нашего положения. Маменьке советуют и вкось и вкривь — каждый на свою руку; она не знает, как ей поступить, и со всеми соглашается, думая, что всякий совет даётся ей добрым человеком. Между тем всякий норовит как бы хапнуть, а получит, так и с врагами нашими соединиться готов. — И голос цесаревны перервался от волнения.
Елизавета Петровна принялась успокаивать сестру и наконец достигла цели, дав слово делать всё, что она велит.
Совсем уже не тою вышла юная цесаревна из опочивальни своей сестры, об руку с нею.
От прозорливой Авдотьи Ивановны не скрылась чувствительная перемена в выражении лица Елизаветы Петровны. Ещё за четверть часа Чернышёва смотрела на неё как на неразумную девочку, которую можно повести и направить куда угодно. Теперь в её глазах просвечивала вовсе не покорность, а чуть ли не антипатия к бывшей наставнице.