Белые и синие

Дюма-отец Александр

Шарль попытался заговорить, но слова застряли у него в горле. Он посмотрел на пленника умоляющим взглядом.

— Капитан, — сказал тот, — могу ли я попросить об одолжении?

— Если это в моей власти.

— Это зависит исключительно от вас.

— Что за одолжение?

— Ну, это, возможно, слабость, но все останется между нами, не так ли? Я хотел бы обнять перед смертью земляка; мы оба — этот юноша и я — уроженцы Юры; наши семьи живут в Безансоне и дружат между собой. Когда-нибудь он вернется в

наши края и расскажет о том, как мы случайно встретились, как он был со мной до последнего моего мгновения и как я умер, наконец!

Капитан вопросительно посмотрел на мальчика. Тот плакал.

— Разумеется, — сказал капитан, — если это может доставить удовольствие вам обоим.

— Я не думаю, — засмеялся пленник, — что это доставит большое удовольствие ему, но зато это доставит удовольствие мне.

— Я не возражаю, раз уж вы сами, то есть наиболее заинтересованное лицо, просите об этом…

— Итак, договорились? — спросил осужденный.

— Договорились, — ответил капитан.

Отряд пехотинцев, немного задержавшийся на развилке, продолжил путь по проселочной дороге.

На вершине холма виднелась крепость Ауэнхайм — конечная цель их скорбного пути. Шарль придвинулся к пленнику.

— Видите, — сказал тот, — пока все идет превосходно.

Они поднялись по довольно крутому склону, хотя дорога огибала холм. Их узнали, и они вошли в ворота, перейдя через подъемный мост.

Конвой, арестант и Шарль остались во дворе крепости, в то время как капитан, возглавлявший маленький отряд, с которым мы проделали этот путь, пошел доложить о своем прибытии полковнику, командовавшему крепостью.

Между тем граф де Сент-Эрмин и Шарль уже познакомились друг с другом, и Шарль в свою очередь рассказал графу о себе и своей семье.

Через десять минут капитан вновь появился у ворот.

— Ты готов, гражданин? — спросил он у пленного.

— Когда вам будет угодно, капитан, — отозвался тот.

— Есть ли у тебя какие-нибудь возражения?

— Нет, но я хочу попросить оказать мне несколько милостей.

— Я уже говорил тебе, что ты получишь все, что от меня зависит.

— Спасибо, капитан. Офицер подошел к графу.

— Можно служить под различными флагами, — сказал он, — но всегда оставаться французами; к тому же смельчаки узнают друг друга с первого взгляда. Говори же, чего ты желаешь?

— Прежде всего, пусть с меня снимут эти веревки: из-за них я похож на каторжника.

— Это более чем справедливо, — сказал капитан. — Развяжите заключенного.

Двое солдат приблизились к пленнику, но Шарль первым бросился к графу и освободил его руки от пут.

— Ах! — воскликнул граф, вытягивая руки и отряхивая одежду под плащом, — как хорошо быть свободным!

— Ну, а теперь? — спросил капитан.

— Я хотел бы отдать приказ открыть огонь.

— Ты

это сделаешь. Что еще?

— Я хотел бы передать что-нибудь на память обо мне родным.

— Ты знаешь, что нам запрещается брать письма у политических заключенных; любую другую вещь — пожалуйста.

— Я не хочу доставлять вам такие хлопоты; вот мой юный земляк Шарль, который проводит меня до места казни, согласно вашему разрешению, и возьмется передать моим родным не письмо, а какую-нибудь принадлежащую мне вещь, например эту шапку!

Граф упомянул шапку столь же непринужденно, как мог упомянуть любую другую деталь своего костюма, и таким образом эта просьба, как и другие, не вызвала у капитана никаких возражений.

— Это все? — спросил он.

— Да, клянусь честью, — отвечал граф. — Уже пора; у меня начинают мерзнуть ноги, а это то, что я ненавижу больше всего на свете. Итак, капитан, в путь; я предполагаю, что вы пойдете вместе с нами.

— Это мой долг.

Граф поклонился, с улыбкой пожал руку маленького Шарля и посмотрел на капитана, спрашивая взглядом, в какую сторону идти.

Капитан встал впереди отряда и сказал:

— Сюда.

Все последовали за ним.

Они прошли через потерну и оказались во втором дворе, где по крепостной стене разгуливали часовые.

В глубине двора возвышалась высокая стена, испещренная следами выстрелов на уровне человеческого роста.

— А! Вот и она, — сказал пленник.

И он без приглашения направился к стене.

Не доходя четырех шагов до стены, он остановился.

— Мы пришли, — сказал капитан. — Секретарь суда, зачитайте осужденному приговор.

По окончании чтения граф кивнул, как бы признавая справедливость приговора. Затем он сказал:

— Простите, капитан, мне нужно побыть с самим собой. Солдаты и капитан отошли.

Граф обхватил одной рукой локоть другой, прижал свой лоб к правой ладони, закрыл глаза и, застыв неподвижно, принялся шевелить губами, но так, что не было слышно не единого слова.

Он молился.

Человека, который молится перед смертью, окружает некая благостная атмосфера, вызывающая уважение у самых закоренелых безбожников. Таким образом, никто не помешал последнему разговору графа с Богом ни словом, ни шуткой, ни смехом.

Затем он выпрямился с улыбкой на лице, обнял своего юного земляка и, подобно Карлу I, напутствовал его на прощание:

— Помни!

Шарль, рыдая, опустил голову.

И тут осужденный приказал твердым голосом:

— Внимание!

Солдаты выстроились в две шеренги в десяти шагах от него, а Шарль с капитаном встали рядом с одной стороны.

Осужденный снял свою шапку, словно ему не хотелось отдавать приказ с покрытой головой, и бросил ее будто наугад.

Шапка упала к ногам Шарля.