Белые искры снега
Шрифт:
Бугаев так тяжело вздохнул, явно не желая, чтобы его родители посещали школу, что я вдруг сказала:
– Мне кажется, мальчику было очень тяжело, вот и не удержал.
– Что?
– удивилась учительница.
– Я заметила, что когда он мимо нас проходил, у него руки дрожали. И видно было, что идти тяжеловато, - сказала я и добавила негромко.
– И вообще, вдруг родители возмутятся, что детей заставляют таскать тяжести?
– Они же сами вызывались!
– Ну, родителям-то они могут и другое сказать, - вздохнула я и понизила голос, изображая кого-то из гневных
– Они и так постоянно другое говорят, факты переиначивают и жертв из себя строят, - покачала головой Тамара Георгиевна, явно взвешивая факты "за" и "против".
– Есть родители понимающие, а есть... Ох ладно, Бугаев, не нужно родителей. Но о твоем поведении сообщу классному руководителю. И уберешь это сам, - она кивнула на распавшийся на части бюст. Бугаев радостно затряс головой, понимая, что уборка убережет его от посещения урока, и побежал за всем необходимым для уборки, бросив на меня благодарный взгляд. Яр заметил его и тихо фыркнул.
Тамара Георгиевна, еще раз удостоверившись, что со мной и Ярославом все в порядке, тоже ушла, напоследок стряхнув с плеча Зарецкого невидимую пылинку. Кажется, она была очень восхищена его поступком.
– Иди на урок, милый, - сказала она.
– А если спросят, почему опоздал, скажи, что все вопросы ко мне. Ты настоящий герой, спас свою учительницу.
– Да что вы, - совершенно искренне улыбнулся парень.
– Какой я герой. Просто сделал то, что любой бы сделал. Главное, Анастасия Владимировна не пострадала.
– Не зря тебя сделали президентом школы, - чуть не пустила слезу женщина.
– Проводи учительницу до дверей и иди в класс.
Как только она скрылась из виду, Енот тут же перестал быть милым. Провожать он меня явно не собирался и тут же набросился со словесной атакой, как ненормальный.
– Короче, теперь ты мне должна, Анастасия Гладиолусовна, - вновь "забыл" он мое отчество.
– И что я должна?
– спросила я устало. Вроде бы я чувствовала себя хорошо, и страх прошел, но в душе осталось какое-то неясное волнение, горячим солнцем припекающее мне левую сторону груди. Я до сих пор чувствовала аромат темной снежной декабрьской ночи, хотя сейчас был день, и за окном не пролетела ни одна снежинка.
– Немногое, - заявил Зарецкий с довольной миной.
– Я реально тебя спас, так что ты должна отработать.
– И я реально тебе благодарна, - сказала я.
– Это хорошо. Я люблю благодарных людей. Короче, Настенька, - вдруг назвал он меня уменьшительным именем, и я аж вздрогнула, - ты скажешь моему другу Вану, что это ты все подстроила. Поняла?
– Что подстроила?
– вздохнула я, чувствуя себя какой-то разбитой. Что вообще такое происходит?
Яр закрыл глаза, вздохнул и открыл их, делая вид, что негодует. А, может быть, правда, негодовал. По крайней мере, когда он захлопнул свои зеленые
– Я, конечно, подозревал, что ты не знаешь, что ты - тупая и не ведаешь, что такое благодарность, но не настолько же. Короче, - он сдвинул брови.
– Ты. Запоминай. Идешь к Вану. И говоришь ему правду.
– Какую правду?
– Такую. Говоришь, как все было.
– И как все было?
– решила узнать я.
– Не строй из себя дуру!
– рявкнул Яр.
– Тебе это, конечно, идет, но надо знать меру. Знаешь, классно, когда от тебя пахнет духами, но ужасно, когда ты вылила на себя весь флакон.
Я криво улыбнулась.
– Так что ты хочешь?
– Немногого. Ты рассказываешь моему другу, что в субботу в клубе это ты прислала цветы и ту тупую записку про Женю. Чтобы отомстить мне за произошедшее на улице.
– Ты о чем?
– А ты будто не знаешь!
– презрительно хмыкнул он.
– Так. Что мне еще рассказать?
– гнев медленно начал подниматься у меня из самых глубин души. Но быстро застыл на слабом уровне, потому что за спиной Яра я вдруг увидела сына Инессы Дейберт, который неслышно приблизился к нам, сложив руки на груди. На его загорелом взрослом лице играли желваки - он отлично слышал наш разговор. Мы встретились с ним взглядом, и я заметила в его карих глазах жесткое выражение, которое с трудом прикрывало обиду и, кажется, страх.
– Можешь рассказать, какая ты идиотка, но Вану все равно, - не почувствовал ничего подозрительного Зарецкий.
– Главное, скажи ему, что записка - твоих рук дело, а я тут не причем. Поняла?
Не успела я и рта открыть, чтобы посоветовать своему спасителю заткнуться и обернуться, как Иван Дейберт опередил меня.
– Она, думаю, поняла. А я - не очень. Ты что творишь, Яр?
Голос у него был спокойным, довольно глубоким, но очень недобрым. Парень явно подумал, что друг заставляет меня врать, чтобы выгородить себя в чем-то. Я, впрочем, тоже так думала, хотя у меня было подозрение, что Адольф Енотыч страшно тупит.
Выражение лица у Зарецкого поменялось в секунду: из довольного и высокомерного в печальное и встревоженное. Приглядевшись, я поняла, что спутала печаль с болью.
Ярослав повернулся к другу и одарил его голливудской улыбкой.
– О, здорово! Ты что тут делаешь?
– Здоровались уже. Тебя искал - Антоновна велела, - назвал не слишком вежливо Ван какую-то учительницу.
– У нас контрольная сейчас.
– А что не позвонил?
– улыбка мигом забывшего обо мне Зарецкого до сих пор была широкая, но какая-то болезненная.
– У тебя, как всегда, отключен звук, - отрывисто сообщил Дейберт.
– Давай, говори, - вдруг обратился он ко мне на фривольное "ты", забыв о субординации.
– Что говорить?
– уже устала я. Что за детский сад тут они развели?
– То, что он тебе велел сказать.
– А тебе не кажется, что "тыкать" в учителя ты не можешь?
– спросила я.
Ван пожал мощными плечами.
– Извините.
– Он поднял на меня тяжелый взгляд темных глаз.
– Говорите, что он велел вам мне сказать.