Белые лодьи
Шрифт:
— Смотри, как ты хорошо сказал, Лагир. А ведь и мне идти в Киев тоже советовал Доброслав… — восхищенно произнес Еруслан.
— Нет, братья, это не я вам советовал, — опечалился вдруг их товарищ, — мой отец, убитый хазарами…
Лагир повел друзей на берег Почайны, туда, где встретил девушку, как ему казалось, невиданной красоты, и тут разговор сам собой зашел о ней, о женитьбе.
— Послушай, а ты собрал вено? — спросил Еруслан.
— Нет еще… Немного осталось, — потупился Лагир. — Мне недавно Аскольд приказал выдать три гривны, одну я израсходовал
— Живана — это невеста его. Красавица! — пояснил Никита. — А князь наградил Лагира знаете за что?
— За что? — переспросил Дубыня.
— За смеющееся солнце… На парусе, который будет поднят на княжеской лодье, он нарисовал солнце, которое смеялось. Вышата думал, что Аскольд и с него, и с живописца голову снимет, а тот взял и наградил…
— Раз такое дело — вот тебе от меня. — Еруслан протянул алану два арабских дирхама и несколько византинов.
Непрост мужичок, да ведь простые не становятся предводителями разбойничьих шаек, а потом первыми княжескими подручными…
— Дубыня, а ну-ка засунь и ты руку за пояс да вытащи и наши золотые… — обратился со смехом Доброслав к другу.
— Что вы, что вы, братцы, не надо…
— Надо. Бери, живописец. — Еруслан насильно вложил в ладонь Лагира деньги. — Иначе мы не погуляем на твоей свадьбе… Через несколько дней отправляемся в поход. И дождется ли своего жениха красавица — неведомо. Так и останется в невестах.
— Типун тебе на язык, Еруслан… А теперь, как я понимаю, надо засылать купцов, — улыбнулся Дубыня.
— Есть у меня на Подоле одна вдовушка пригожая, — весело сказал Еруслан. — Вот ее-то мы и зашлем купчихой, и боила Вышату попросим, чтоб поторговался с бабкой Млавой.
— Добре.
На том и порешили.
Бабка Млава запросила за внучку ни много ни мало — семь гривен.
— Ай, ай, — укоризненно покачал головой Вышата, — не знал бы я тебя столько лет, подумал бы, что скряга ты…
— Молчи, Вышата! — прикрикнула на него бабка. — Красота Живаны без цены, без похвал, она сама по себе, природой дадена… Не только из уважения к тебе семь гривен всего запросила, знаю, кто ее покупает — живописец Лагир, он мне тоже понравился… А вено его — это дом новый для молодых построить.
Бойкая вдовушка с Подола, знакомая Еруслана, тут же подхватила:
— С лица воду не пить… Разумна ли княгиня-то [146] ?
— Да уж разумнее тебя, болтушка, — снова осерчала бабка.
«Лучше помолчала бы… Удружил Еруслан», — подумал Доброслав, стоя рядом с Лагиром у самого входа в избу.
— Ну что, отроки, — обратился боил к молодым людям, — найдутся семь гривен? Благодарите бога, что Млава больше не запросила…
— Вот, воевода, две гривны и золотые. — Доброслав протянул кожаный мешочек.
146
Княгиня — так называли любую невесту, жениха — князем, место
— Не бедно, но и не богато, — сказал Вышата и полез за пояс, чтоб достать и свои деньги.
— Не надо, Вышата, зачем?.. Принимаю это вено… Оно, вижу, дается от чистого сердца… А теперь вы, мужчины, идите из избы, а ты, разумница, останься. Пойдешь с Живаной в баню. Попаришь ее, — распорядилась бабка Млава.
Вдовушка, покоренная внутренней силой старой женщины, с молодых лет ведшей суровую борьбу за жизнь (и не одна, на руках с внучкой!), ни единым словом и жестом не выказала недовольства.
— Хорошо, бабушка, попарю голубку… Париться и я люблю.
— Это мы знаем… Вон стоит, — Млава глазами показала за окно, на Еруслана, — твой главный парильщик…
Бедовая вдовушка расхохоталась.
— Да, бабка, тебе палец в рот не клади, — сквозь смех еле выговорила она. — Ну, хватит, кличь свою внучку. Пока она будет прыгать в паневу, ты иди топить баню! — теперь уже начала распоряжаться молодая разбитная красавица.
Увидев Живану, она восхищенно сказала:
— А ведь права оказалась бабушка Млава: красоте твоей нет цены, милая… Только пожелаю тебе еще одного — счастья! — И на глаза бедной женщине, оставшейся без мужа, который и погиб-то по-глупому — в пьяной драке, навернулись слезы.
— Не плачь, сестрица. — Добрая Живана погладила упругое плечо вдовушки, пожалела. — И почему слезы-то?.. Я слышала, тебя сам княжий муж Дира любит.
— Ой ли?! — воскликнула молодая женщина. — Слава богу, что пока не обижает… И ладно! Пошли в светлицу.
И они пошли обнявшись.
В светлице Живана сняла руку с плеча молодой женщины, повернулась к ней лицом и просто сказала уже установившимся между ними дружеским тоном:
— Сестрица, нас никто не видит, поэтому в паневу я прыгать не буду. Я и так люблю Лагира.
— Тсс, — зажала ладошкой ей рот вдовушка. — Чур меня, чур! Дура ты скверная, грязью облитая, в навозе вывалянная… Чур меня, чур!
Живана отняла руками ее ладошку от своих губ, глаза ее гневно блеснули:
— Ты почто меня так ругаешь?!
— Слава Мокош, успела тебя оскорбить и отвела беду… Детонька моя, как это никто не слышит?! А дедушка-домовой…
И они стали готовиться к одному из свадебных обрядов, завещанных далекими предками и постигавшихся поселянами не отвлеченно, а самой жизнью.
Молодая женщина сняла со стены веревку и, опоясываясь ею, произносила заклинание:
— Как конь-скороход в этой веревке заплетается, так заплетись сердце Живаны в сердце Лагира, и пусть эти путы не разрубит меч обоюдоостр, не распутает копье каленое, не разобьет булава тяжелая…
А Живана достала из заветного ларя прабабушкину паневу, шитую золотой и серебряной нитью, в которую прыгали и Млава, и мама, и протянула вдовушке. Та этот наряд, носимый только замужними женщинами, стала держать обеими руками и упрашивать Живану: