Белые лодьи
Шрифт:
— Эй, — обратилась к нему Малика, — заходи, гостем будешь, а заплатишь — хозяином. Смотрите, какой он черненький, как блоха…
— Зайду, красавица. Только не сегодня, а завтра. И укушу!..
Доброслав недовольно пробурчал:
— Чего ты с ней заигрываешь?.. Пошли.
Остановились у мраморной статуи Геракла, чудом сохранившейся от античных времен.
— Знаем мы теперь и то, что к подвалам можно попасть через крытый проход с другой стороны храма, а не ломиться через все двери… Видел, откуда принесли крестить ребенка?
— Видел, — ответил Дубыня.
На
В таверне добавили еще и повели ключаря в комнату к молоденькой аланке, хорошо заплатив за нее хазарину Асафу. На каменной лестнице, ведущей на второй этаж, Дубыня ловко отцепил связку ключей от кожаного пояса служителя церкви и осторожно, чтобы тот, пьяный, не упал и не разбился, препроводил к блуднице.
— Теперь он будет у нее до утра. Скорее, Доброслав!
Пришлось отомкнуть двери двух подвалов, прежде чем нашли нужный. Действовали осторожно, тихо, очень скрытно, к тому же и ночь выдалась темной; еще с вечеру ходили по небу темные, тяжелые тучи, которые и закрыли луну, пошедшую на убыль.
— Кто там? — хрипло крикнул Лагир, когда дверь отворилась. Он рванулся вперед, звякнув цепями, коими был прибит к стене. К углам подвала с писком шарахнулись крысы.
— Тихо, Лагир, тихо, — сказал Доброслав. — Свои.
Лагир сразу узнал его по голосу. Что-то дрогнуло в его лице, и по щекам потекли слезы. Их тоже почувствовал Дубыня, когда обнял алана.
— Узнаешь? Это я, Дубыня… Привет привез от твоей матушки.
— Жива, здорова? — встрепенулся Лагир.
— Жива, только не здорова… Может, теперь…
— Ну, хватит, — перебил их Доброслав, — потом поговорим.
Чернобородый просунул лом в кольца, выворотил крюки из каменной стены. Лагир застонал:
— Все тело болит от цепей, и еще ноги… Крысы объели.
Доброслав запер дверь, а ключи бросил в воду крещальни.
Рано утром, как только встало над зубчатой крепостной стеной и крышами базилик солнце, солевары выехали из Херсонеса. В одной из подвод, укрытый рогожами, лежал бывший товарищ Дубыни по соляному промыслу, теперь уже бывший солдат фемы Лагир, алан.
В первой же попавшейся на пути таверне Доброслав напоил велита Фоку и его солдат, уложили всех в подводы. Лагира высвободили из-под рогож, сбили остатки цепей, затем Клуд обратился к нему:
— Вот что, друг… Прими мой совет. После того как снарядишь мать в последний путь, иди к Борисфену, в Киев… Мы тоже там будем. Но прежде с Дубыней побываем в Константинополе. Нам нужно, Лагир, найти там одного человека, а вернее — зверя… Могли бы вместе, но в Херсонес тебе дорога закрыта, а только из этого города лежит путь в Византию. Дубыню я жду через семь месяцев, чтобы вернуться с ним на берег Прекрасной Гавани. А с тобой, Лагир, мы встретимся в Киеве. А теперь —
Часть вторая
В Херсонесе Таврическом
1
Я сижу на скатанной в кольцо веревке на палубе диеры «Стрела», которая вот уже десять дней плывет по Понту Эвксинскому. В руках у меня дощечка, облитая воском, и хорошо отточенное стило, которым я записываю свои впечатления от этого путешествия. Потом написанное перепишу заново, и может быть, не раз и не два, и, когда увижу, что оно строго выражает мысли и наблюдения, закроюсь в каюте, достану пергамент и тогда уже перенесу в него переработанный текст.
Себя бы я мог и не представлять. Кто я? Простой монах из Македонии, не лишенный ума и физической силы, поэтому исполняющий зачастую обязанность телохранителя Константина (имя Кирилл он получит, когда примет схиму).
Мы отплывали из Византии, чтобы достичь столицы Хазарского каганата Итиль, в то время, когда Мефодий, старший брат Константина, получил назначение ехать настоятелем монастыря Полихрон в области Сигрианской на азиатском берегу Пропонтиды [49] , близ Кизика.
49
Пропонтида — Мраморное море.
Без слез я не мог смотреть на них, как они расставались: очень любили друг друга, хотя вместе бывать им приходилось не так уж часто.
Когда Мефодий состоял на военной службе в качестве правителя нашей Славинии, находившейся в Македонии, он мне много рассказывал о Константине, хотя в семье их было восемь братьев. Те, остальные, прошли по жизни незаметно, но достойно.
Мефодий тогда имел хорошую библиотеку и пригласил меня для переписки некоторых древнегреческих книг, а потом мы сдружились, хотя кто я для него, выше которого в нашей области никого не существовало?..
Наблюдая за солунскими братьями вот уже столько лет, я убедился, что им всегда были присущи скромность, уважение к людям любого звания, даже самого низкого, и, я бы сказал еще, та мудрость и прозорливость, которые и делают человека великим.
Этому, конечно, в первую очередь способствовало правильное воспитание в семье: мать их Мария — набожная христианка, отец, болгарин, занимал в Македонии немалую военную должность, его знали и ценили при византийском дворе. Как и все люди высшего круга, он был заносчив, но отличался от них глубокой порядочностью.