«Белые» люди

Дубчак Анна Васильевна

– Ты, баба, в политику не влазь! Не твоего это ума дело! Блины печешь? Вот и пеки себе на здоровье! Повторяю, ты – баба и не твое это дело!

– Знаешь что… Мне твои политиканы вчера чулки порвали и в сугроб спихнули с крыльца. Спасибо Крулихе – заступилась, а родной муж сидел и икру жрал!..

– Ты что это сегодня как с цепи сорвалась? Неужто действительно не понимаешь, что так надо! Я спрашиваю – понимаешь или нет?

Татьяна ушла, громко хлопнув дверью, и Анатолий Петрович набрал сельсовет:

– Чуднов,

ты? Тебе остановку там хорошо видать? Ты ведь знаешь, что мой «уазик» на ремонте, так вот, хочу своих ревизоров на автобусе отправить. Народу много, посмотри? Вот черт! Не знаю прямо, что и делать. Слушай, выйди, скажи, чтоб по домам расходились… Ну, мол, автобус сломался, что не будет, в общем, автобуса! Ты меня слышишь? Увидят? Нет, исключено. Я ему сказал, дворами ехать, не должны увидеть… Ну, ты меня понял? Все. Добре.

Позвонила Катя из гостиницы:

– Анатолий Петрович, ждите гостей, уже одеваются!

…Метель началась к обеду. Простояв на остановке с полчаса и несмотря на сделанное им объявление, сельчане не расходились.

– Чего вы ждете? – кричал насквозь прокуренный Чуднов, то и дело выскакивая из дверей сельсовета. – Сказано же было – не будет автобуса. Сломался он. Не верите – позвоните председателю!

И все же мороз взял свое: через час на остановке осталось всего несколько человек.

Наталия, закутанная до самых бровей, отчитывала Женю:

– Ты бы хоть валенки у меня взяла, замерзнешь ведь и никому не будешь нужна, даже своему Адаму! Мужики не любят больных, так и знай!

– Подумаешь!

– Слушай, Евгения, может, вернемся?

Женя молча качала головой, не соглашаясь. Из-под шубы выбивался подол ее нового черного платья.

– Наташ, пошли на попутку.

Они вышли на заснеженную трассу. Насколько хватал глаз, всюду лежала степь – ровная, слепяще-белая, мертвая. Они спрятались за круглый щит с разъеденной, проржавевшей надписью: «Мелиорация – дело всенародное!»

Наталия, подняв воротник пальто, смотрела на застывший, занесенный снегом щит и усмехалась.

– Жень, чуешь, как мелиорация нас защищает? Если б не она, родимая, нас бы ветром сдуло…

– Да уж. Если б не она, меня бы здесь и не было!

– Вот-вот, и я о том же.

Из Коротаевки тянуло теплыми яблоками – так пахли силосные ямы, веяло теплым жильем и еще чем-то необыкновенным и по-домашнему приятным. Женя представила себе Адама, который придет сегодня по такому морозу на танцы и не найдет ее.

– Придет, промерзнет весь, а меня нет, – сказала она озабоченно.

Наталия вопросительно взглянула на нее из-под побелевших ресниц.

– Ты это о чем?

– Да это я так просто, про Адама вспомнила…

– Пошли домой, Жень, нет сил уже стоять на таком морозе! Замерзнем мы здесь. Посмотри – дорога совершенно пустая, хоть бы одна машина проехала! Да и за Сергея душа болит.

– Наташа, милая, ну подождем

еще немного! – умоляла Женя, притопывая заледенелыми ногами и дрожа всем телом. – Ты себе представить не можешь, как я хочу туда попасть. Я хочу им доказать, понимаешь, что мы не хуже их, что мы такие же, как и они, что от нас тоже может пахнуть французскими духами и что кроме валенок с налипшей соломой у нас имеются бархатные туфельки! Я хочу, ну как ты не поймешь, чтобы все увидели, какая ты красивая, какая ты можешь быть красивая! Ну представь себе на минуточку, как…

– Не надо, Женечка, успокойся… Я знаю, что ты сейчас скажешь, что приедем, как «белые» люди… Зачем тебе это? Ну зачем? Будь немножко выше французских духов и бархатных туфель, успокойся. Разве в этом дело? Я тоже женщина и все понимаю, но поверь, они не стоят этого! Здесь же так холодно! Бррр…

И тут произошло чудо! Из дальних дворов Коротаевки вдруг выплыл голубой чистенький автобус.

– Ну, Женька, твоя взяла… Смотри-ка, Круль за рулем… Что же это он, проклятый, так опаздывает?

Круль, щекастый, красноносый Круль, в своей неизменной черной каракулевой ушанке, приветливо улыбаясь, распахнул перед ними дверцу:

– Привет музыкантшам! Вы что, на концерт опаздываете?

Не успев осмотреться, Наталия уже в дверях накинулась на него:

– Слушай, старый!.. Какого ж ты не приехал? Тебя столько народу ждало!

Круль медленно, словно опасаясь, повернул голову и понял, что дал осечку: нечего было болтать языком.

– Я по делам еду, – сказал он как можно серьезнее и достал папироску. – В город направляюсь, начальство вот везу. – И он снова повернулся назад, оглядываясь.

Только теперь подруги увидели на заднем сиденье спящих, привалившихся друг к другу Сарафанова и Потехина.

– Начальство, говоришь? Это когда же ты успел их так укачать?

– Да я и сам не знаю, минут десять, как выехали. Устали, должно быть. – Крулю, конечно, не следовало поддерживать этот разговор, но по старой укоренившейся привычке ему трудно было удержаться, чтобы не прокомментировать происходящее на свой, крулевский, манер.

– Устали, как не устать, – зашептал он, – вчерася веник мой березовый на нет исхлестали! Из парной голышом по сугробам скакали… – хихикнул он, густо дымя папироской.

По дороге подсело еще несколько попутчиков. Две женщины из соседнего села направлялись в Белый Яр, в коопторг, с корзинами, набитыми ломтями пахучего копченого сала и битыми утками. Одна из баб, высокая, худая, везла большущий бидон с медом. Ее хорошо знали в округе и звали Медовухой. Уже возле самой Покровки подобрали молодую женщину в песцах и с девочкой. Как только она села, в автобусе словно что-то изменилось, все как-то притихли, оробели, что ли. Даже веселый Круль забыл про свои папиросы, засунув в рот пахучую мандариновую кожуру.