Белые одежды
Шрифт:
— Ну и ладно, — сказала она, помолчав. — Ну и пусть.
— Отложим? — тихо спросил он.
— Нет, зачем… Пойдем жить ко мне. Там все готово.
— А бабушка?
— Бабушка вчера благословила меня и уехала в другой город. А потом она осторожно вернется.
И они неторопливо побрели обратно. Оба чувствовали некоторое беспокойство. Сунув руку глубоко в карман его пальто, Лена то и дело толкала его, толкала и притягивала, держась за этот карман.
— Жениться официально нам нельзя, —
«Да, — подумал Федор Иванович. — Нет, нет, не верю, а знаю, что у тебя есть какая-то начиночка». И промолчал в ответ на ее вынуждающее молчание.
— Во-от. Нельзя. А что мы идем ко мне — это я беру целиком на себя.
И, посмотрев на него, она кивнула выразительно:
«Понимай, как хочешь». Он не сказал ничего.
— Что загс? — она толкнула его и притянула. — Тебе я, конечно, тоже не верю. Я знаю, что ты — Федор Иванович. И беру тебя без гарантий закона. Беритя и вы меня безо всяких гарантий. Беретя? Что это у вас? — она достала из его кармана картонный коробок.
— Скрепки, — сказал он.
Она повертела в руке коробок, как будто не видя его, и положила обратно.
С того момента, как он вспомнил про эти скрепки, какая-то гадость опять засела в нем, отнимая волю.
— Ты какой-то торжественный, — она приблизила к нему свои большие очки. За стеклами плавала, льнула к нему ее душа.
Сегодня что-то должно было произойти. «Нет, пусть, пусть будет ясность, — оправдывал он себя. — Объяснимся, войдем в рай чистыми».
— В какой, рай? О чем ты? Оказывается, он говорил вслух.
— Надо, наверно, ко мне сходить за вещами, — сказал Федор Иванович, когда они прошли через арку под спасательным кругом. Он пытался остановить время, влекущее его к неизвестному концу.
— Успеем, — ответила она. — У меня все есть.
— Может, купим что-нибудь?
— Все куплено. Ты боишься?
Они вошли в лифт, и пока кабина медленно плыла на четвертый этаж, обе руки Лены успели залезть к нему в пальто, обняли его за плечи.
Квартира номер 47. Дверь никак не отпиралась. Потому что Лена все время смотрела на него. Наконец, отперлась.
— Это вот тебе, — сказала Лена, подавая ему новые малиновые тапки. — Это я купила.
Стол в первой комнате был торжественно накрыт для двоих. Чернела бутылка. В овальном блюде что-то горбилось под крахмальной салфеткой.
— Это я бегала днем накрывать. Для нас с тобой. Во второй комнате рядышком стояли две кровати, застеленные голубыми пикейными покрывалами. Изголовьями к дальней стене. А по сторонам — по тумбочке.
— Нравится? — спросила Лена, забираясь под его руку. — Это мы с бабушкой тут…
— А мухи где?
— Ты разве не видел? Они в той комнате. Между окнами.
— Ага…
— Ну
— Наверно, я пойду умоюсь, как следует…
— Пойдем. Вот сюда. Можешь сначала зайти и в эту дверь. Не желаешь? А здесь у нас ванная. Газ открывается вот так. Ты полезешь в ванну? Это твое полотенце. А это твой халат. Бабушкин подарок…
Халат был малиновый, мохнатый. В точности, как у Кондакова, только новый.
Из ванной он вышел, почти дважды обернутый этим халатом, узко подпоясанный. И сейчас же туда скользнула Лена, сделала ему таинственные глаза и захлопнула дверь.
Тянулись минуты. Окна уже стали сиреневыми. Он зажег свет в обеих комнатах. Потом он вспомнил и, достав из своего пальто коробок со скрепками, отнес его в ту комнату, где чисто голубели под покрывалами два ложа. Нет, у него не хватило духу рисовать на коробке собачку по совету Кеши Кондакова. Но не было сил и отказаться от замысла. Невыносимые воспоминания зашевелились в нем, и он, с ненавистью взглянув на коробок, положил его на трехногий столик у двери — на самом виду. «Сейчас ты получишь сигнал оттуда, — подумал он. — От твоего того общества».
Вскоре хлопнула дверь ванной, и в комнату, где был накрыт стол, вошла порозовевшая Лена в узко подпоясанном лиловом мелкокрапчатом халатике с белыми кантами.
— Давай питаться. Садись во главе стола. Привыкай к положению главы семьи. Как ты думаешь, будем пить вино?
— Может быть, выпьем по рюмке?..
— А не повредит? Бабушка предупреждала… У нас же будет дитя.
— Но за счастье надо выпить. По полрюмки. Давай, выпьем за счастье.
— Давай. Я думаю, не повредит. Наливай скорей! Он налил в маленькие рюмки какого-то вина.
— За счастье, Леночка. Ты — моя жизнь. Что бы ни было в будущем… И в прошлом. За тебя. Чтоб отныне, с этой минуты у нас не было никаких тайн друг от друга. Ни малейших.
— Кроме одной, Федя. — Она посмотрела на него с мольбой. — Кроме одной, которая для тебя не опасна. И, думаю, скоро перестанет быть тайной.
— Значит, и мне можно держать про себя кое-что? А то я сейчас чуть не покаялся…
— Н-ну, если тебе хочется… Если так надо… Это твое кое-что, оно не опасно для меня?
— Это что — ревность? — поспешил он спросить. — Айферзухт?
— Инобытие любви, бабушка так говорит.
— Понимаешь, это кое-что, оно является частью и твоей тайны и живет, пока существует твой секрет. Оно может быть страшным, но может быть и смешным…
— Мы ведь все скоро откроем друг другу? Обещаешь? Ну и хорошо. Хорошо! — она тряхнула головой, отгоняя свои сомнения. — Ты меня любишь?
— Да, — твердо сказал он.
— А я умираю от любви. Выпьем за это счастье. За любовь.