Белые перья шпиона

Юленков Георгий

Миновали границу. Под крыльями истребителей проплывали поля и проселочные дороги. Слева на дороге мелькнула небольшая колонна гужевого транспорта. Звено снизилось параллельно колонне, и люди внизу в панике попрыгали с телег, видимо, ожидая налета. Петровский покачал им крыльями, и снова набрал высоту. Щелкнул тангентой, мол, всем быть внимательнее и продолжил облет территории. У небольшого польского аэродрома заметили дымящиеся на стоянке самолеты и остовы сгоревших машин. Здесь явно только что побывало Люфтваффе, и польская авиачасть не подавала признаков жизни. Вперед вышла пара Асмолова и качнула крыльями, кого-то заметили в небе. Повертев головой, командир бригады дважды щелкнул тангентой 'Вижу'. Довольно

далеко к Западу, действительно, летела крупная группа каких-то самолетов, но шли они низко и понять, кто это было невозможно. Разведывательный вылет продолжался. Несколько раз на дорогах мелькнули колонны советской кавалерии с танками. Очередные немногочисленные десантники махали с брони пилотам. Красные флаги на паре танков висели тряпками от безветрия. Петровский, быстро поставил на пристегнутом к колену планшете с картой новые значки карандашом, и повел своего 'ишака' к Юго-востоку. Еще четверть часа и задание будет выполнено, тогда можно будет развернуться в сторону дома. И снова поля, дубравы, дороги, и прячущиеся на опушках остатки польской авиации. Как раз позавчера большая группа таких же польских самолетов в сопровождении двух бригадных эскадрилий перелетела в 'Мурмелон', как обозвали арендованный французами новый аэроузел. Петровский тогда лично оценил с бреющего все это 'чудо природы'. На стоянках диковинной французской авиабазы, помимо польских и французских по виду машин, обнаружились еще и несколько 'немцев', и даже 'британцев'. А борта и крылья всей этой армады гордо украшали режущие голубое небо оранжевые птицы 'Сражающейся Европы'. Все это было позавчера. А, вот, сейчас осмотр оставшейся летной техники на польских площадках, свидетельствовал о том, что боевых летных частей на них практически не осталось...

Задание подходило к концу, и в голову Петровского полезли надоедливые мысли о Пашке, и о политучебе личного состава, навеянные недавней беседой с комиссаром Вершининым...

– - Чего тебе комиссар?

– - Читай, товарищ комбриг...

Полковник тогда недоверчиво прищурился, подозревая розыгрыш старого друга. А с протянутой полковым комиссаром передовицы буржуйской газеты, на Петровского глядело упрямое лицо с серьезным взглядом. И вот это лицо командир бригады узнал бы и без подписи под фотографией. Но подпись там была, правда на английском, но прочесть имя и звание было не сложно. И хотя имя было другое, но лицо полковника как-то сразу же, постарело...

– - Вот тут перевод Вася... Я тут это... политинформацию готовил, вот и заказал иностранную прессу... Гм... Нам пока вылетов мало надо бы нормально политучебу налаживать...

– - Мда-а...

Машинописные строки сперва расплывались перед глазами, но Василий Иванович, усилием воли заставил себя вчитаться в текст...

– ---------------------------------

'По сообщению собственного корреспондента... успешный командир авиационного дивизиона, отмеченный многими польскими и иностранными наградами... в рукопашном бою с немецкими агентами прямо на аэродроме... успев застрелить несколько врагов... '...

– ----------------------------------

'Эх, и старый же я дурень! Эх, Пашка-Пашка... Шило в дупе, голова садовая! Так вот куда тебя нелегкая судьбинушка-то занесла... А, я-то все гадал, где же ты у нас теперь выплывешь...'

Петровский читал, а лицо его все больше каменело. Из статьи следовало, что этот американский парень известный в Штатах автогонщик вместе с другом, демобилизовавшись из резерва американского Авиакорпуса, поехал во Францию, а вот потом... Какая-то не до конца понятная полковнику мысль звенела в

мозгу натянутой струной, пока Вершинин не отвлек его...

– - Ты Вась, того... Нэ журысь, давай... Не погиб же он - в плену, вон, отдыхает. Да, может, это и не он вовсе... Может, ошибаемся мы, а?!

– - Прямо сейчас поклянись мне Серега, что обо всем этом, как верблюд монгольский ты до гроба молчать будешь. И что любому в лицо плюнешь, кто тебе станет про это спрашивать и рассказывать. И запомни... Даже если мамке своей сболтнешь, ты мне больше не друг, Ильич!

– - Да ты чего, Вась? Да я же...

– - Верю... Не первый уже год с тобой вместе служим. Но свое слово коммуниста ты мне все-таки прямо сейчас дай.

– - Иваныч я, конечно, все понимаю... У нас тут и без "Донжуана" секретов полно. И ты не просто так от него в бригаду письма те 'испытательские' привозил. Я все это уже давно...

– - Вот и не болтай зря, комиссар! Даешь слово коммуниста?!

– - Ну, даю...

– - Без 'ну'...

– - Ладно, Василий. Слово коммуниста. От меня это никому не уйдет. Чего делать-то будем?

– - Ничего... Как тащили мы с тобой, Серега, службу, так и дальше потащим. Что рассказывали о нем, то и снова повторим.

– - Вась, так он вроде того уже. В плену... Может уже всё там с ним?

– - Заладил, понимаешь! 'В плену', да 'в плену'! Да хоть хрен в дыму! Не смей об этом трепать и все!

– - Ну, а если кто другой его по такой фотографии узнает?

– - Последний раз тебе, комиссар, повторяю. Плюнь тому в рожу, а за клевету на советского летчика, и за фашистскую провокацию, особистам сдай ту бестолочь. Сам сдай... Понял меня?!

– - Да понял я, понял! Ну, а если немцы сами его расколют да нам же, уже как предателя и выдадут, тогда что?

– - Хрен чего они расколют!!! Не такой человек Пашка! Он их с сотню раз вокруг хрена обведет и как курят безголовых отрубями накормит, пока они его там колют! А потом и вовсе сбежит нахрен от них, и нам же еще и расскажет обо всем. Ты, вот, сам про те 'мессеры', что в Учебном Центре появились, и через которых мы шесть десятков пришлых считай, что розгами неделю гоняли. Вот что ты про них думаешь?

– - Да купили их видать, когда пакт подписали...

– - 'Купили'?! Тьфу ты! Дьяка розгами лупили, и овса ему в дупу зашили! Пашкина это работа, к гадалке не ходи! От него это нам польский подарок. За всех за нас он там с шантрапой фашисткой дрался! Полтора десятка сбитых, и рейды к Герингу за шиворот, это тебе, Ильич, не хрен собачий...

– - Да кто ж спорит...

– - 'Кто спорит'. Ой, непростое у Пашки теперь задание, непростое... А мы с тобой... Проглядели мы все-таки с тобой, Сергей, этого героя. У меня-то в полку уже бы эскадрилью водил! А он, понимаешь, там за бугром за месяц капитана с низов выслужил, и семь наград заслужил. Угум... И это притом, что у себя дома он за Китай даже чахлой Звезды на грудь повесить не успел...

– - А вот это ты брось, комбриг! Не пил бы он, и орден бы носил, и в комэски бы в свой срок вышел. Нечего тут все в одну кучу складывать. И ты его польские да штатовские цацки с нашими советскими наградами не ровняй!

– - Ну, все теперь! Нашел, понимаешь, зануда, к чему придраться... Ты теперь еще епитимью на меня наложи! 'Окормленец' ты наш бригадный...

– - Ладно, проехали. Пойду я, всю злость на нас с тобой собранную, на кого другого выплесну...

– - Во-во, это правильно! И ко мне того 'козленка отпущения' тоже пришли. Рявкну на него разок. Глядишь, тоже отпустит. Это чтобы, значится, кровь-то наша командирская не дурнела...

– - Шут ты, Вася, гороховый, а не комбриг. Вот, когда Локтионов к нам приезжал, мне ей же... ей, за тебя чуток даже стыдно стало. Как был ты у меня шпаной Тульской, так и остался. И какие ромбы тебе в петлицы не цепляй так ты все и останешься комзвена перестарком. Ну, нету в тебе настоящей генеральской основательности... Нету, хоть ты тресни!