Белые розы Аризоны
Шрифт:
Ей очень хотелось увидеть всех своих родных, в том числе и отца, однако мысль о возвращении домой настолько угнетала, что, упаковывая неиспользованную вакцину, Жанна то и дело вздыхала.
Подошел Сет с газовой плиткой в руках.
— Чем мы недовольны? — поинтересовался он. — Только не вздумай рассказывать, будто клеймение настолько тебя захватило, что ты сожалеешь о его завершении.
Жанна грустно улыбнулась, откладывая в сторону шприц для инъекций. Повернулась к Сету — и голова ее пошла кругом.
До чего же он был хорош в этих грязных джинсах и сапогах, в рубашке с закатанными рукавами,
— Нет, сожалеть о клеймении я не буду, но провести несколько дней вдали от дома, на природе, было очень приятно. Вот о чем я буду вспоминать после отъезда.
Сет поскучнел.
— Ну, до отъезда еще далеко. Сью окончательно придет в себя не раньше чем через несколько недель.
Так-то оно так, но у Жанны — это она знала твердо — этих нескольких недель нет в запасе. Может, даже и нескольких дней нет. И так же, как она знала, что утром непременно пойдет в курятник собирать яйца, Жанна была уверена и в том, что отец вывернется наизнанку, но, найдя ее, заставит вернуться в Калифорнию. Она преподала ему урок, доказав свою самостоятельность, а он, скорее всего, понял, что ему не следует вмешиваться в ее жизнь. Но главное — она и сама не захочет, вернее, не сможет остаться. Ибо она любит Сета, но он-то ее не любит. Он лишь желает ее, но этого недостаточно для счастья. Влечение к ней написано в его глазах, ощущается при каждом его прикосновении, но означает ли это, что он хочет постоянно видеть ее рядом с собой?
— Когда я уеду, мне будет недоставать этих мест.
Сет сдвинул шляпу набекрень и большим пальцем потер подбородок, не спуская с нее глаз.
— Сегодня после обеда все разбредутся по своим делам...
— Все, но не я. У меня дома дел по горло.
— Забудь про дела. Поедем со мной. Я тебе кое-что покажу.
— А что именно?
— Это секрет. Вернее — сюрприз.
Не спуская с Жанны глаз, Сет раскачивался с пятки на носок и обратно, скрестив руки на груди.
Жанна давно уже подметила, что эту позу он принимает, задумав что-нибудь, большей частью хорошее, но сейчас она не устояла против желания поддразнить его.
— Сюрприз сопряжен с болевыми ощущениями для меня или для какой-нибудь иной твари Господней?
— Нет, — улыбнулся Сет. — Рассматривай его как свидание.
— Как свидание?
— Ну да. Как повод для того, чтобы ты нарядилась, надушилась твоими безумно дорогими духами и стала строить мне глазки.
— Строить глазки? Когда, интересно, я слышала это выражение последний раз?
Сет поднял брови, как бы поражаясь собственному невежеству.
— Мы здесь, в горах, народ отсталый. Что поделаешь! Так поедем?
— Разумеется, с великим удовольствием!
— Вот и хорошо.
Он надвинул шляпу на один глаз и направился к Мексиканцу, щипавшему травку неподалеку. Закончив погрузку вещей, все в самом радужном настроении направились к дому, предвкушая несколько часов ничегонеделания. Впереди себя они гнали двадцать пять годовалых телят, которых в ближайшие дни должны были разобрать покупатели. Их заперли в кораль, накормили до отвала, и мужчины уехали в город.
—
— Сюда приходят на водопой олени, — сказал Сет. — Если нам посчастливится, сможем их увидеть. — Он с легкой улыбкой осмотрелся вокруг. — Давненько я здесь не был, не меньше полугода. А мальчишкой прибегал сюда прятаться чуть не каждый день.
— От чего же ты прятался?
Сет спешился, помог Жанне сойти с лошади, и они побрели по высокой, до колен, траве.
— Чаще всего от ссор моих родителей.
Жанна, обматывая лошадиный повод вокруг ладони, бросила на Сета удивленный взгляд, никак не ожидала от него такой откровенности.
— Эмми что-то мне рассказывала об этом.
Сет при упоминании имени Эмми с готовностью улыбнулся.
— Она всегда была на моей стороне, но, к сожалению, интересуется моими делами значительно больше, чем мне хотелось бы. Если она тебе что и рассказывала, то с одной целью — расположить ко мне.
— Возможно.
— Ну и как? Сработало?
— Разумеется. — Жанна продела свою кисть в его согнутую в локте руку. — Она сказала, что твоя мать ненавидела здешнюю жизнь.
— Да, ненавидела. И ненавидит до сих пор. Родители мои живут в Финиксе и почти никогда сюда не приезжают. А я посещаю их на Рождество и когда бываю в городе по делам. — Он замолчал, вспоминая, очевидно, свое детство. — Я разрывался между матерью и отцом. Папа любил ранчо, а мама терпеть не могла. Ему хотелось жить здесь, а ее тянуло в город. Мы с ней ездили в гости к ее родителям и проводили по нескольку недель в их доме, который я начинал ненавидеть с первых же дней.
— Тебя тянуло сюда?
— Да, здесь был мой родной дом, который она никогда не считала своим. Тогда я ее осуждал за это, но сейчас смотрю на все иначе. Она ведь выросла не здесь. У ее отца была куча денег, она ни в чем не знала отказа. Привыкнуть к деревенской жизни мама так и не сумела. Мне кажется, что она предчувствовала это заранее, но лгала отцу. Вот это-то и мучило меня больше всего на протяжении многих лет.
Жанна почувствовала себя преступницей.
— Лгала?
— Да, говорила, что сможет здесь жить, зная наперед, что обязательно уговорит его уехать отсюда. Будь у нее семья попроще, она, думаю, смогла бы примириться со здешними условиями.
— Попроще?
— Ну да, попроще. Тогда бы ей пришлось работать, приобрести какую-нибудь профессию. Но несметное состояние дедушки избавляло ее от этой необходимости. До того, как мама вышла замуж за отца, она жила, как птичка Божья, — не зная ни заботы, ни труда. Она сама призналась, что худшей кандидатки на роль фермерской жены не найти было во всем свете.
Тут Сет встрепенулся.
— С чего это я так разболтался? Извини, пожалуйста, тебе это, должно быть, вовсе не интересно слушать.