Белые шары, черные шары... Жду и надеюсь
Шрифт:
— Чем нравишься? — задумчиво повторил Решетников. — Ну вот сегодня… Когда ты ответила Мелентьеву… С таким достоинством, с такой определенностью… И интонация твоя, и то, как гордо повернула ты голову… В общем, не умею я говорить на такие темы…
— Нет, ты очень хорошо говоришь, Митя. Скажи еще что-нибудь. Чем еще я тебе нравлюсь? Ну что ты за человек, почему из тебя каждое слово клещами приходится вытягивать?
— Чем еще?.. Гордость твоя нравится, независимость, самостоятельность нравится… — Решетников вдруг остановился, замолчал на полуслове. Внезапно он поймал себя
— Почему ты замолчал? Что случилось? — спросила Рита.
Решетников вдруг поднес к губам Ритину руку и о горячностью несколько раз поцеловал ее.
— Нет, нет, ничего, — сказал он.
ГЛАВА 10
— Дядя Митя, — спросил однажды Решетникова Сережка, — а почему вы так редко приходите к нам в гости?
— Я работаю, — сказал Решетников. — Ставлю опыты.
— Каждый день? Как моя мама?
— Каждый день. Как твоя мама.
— И утром, и днем, и вечером?
— И утром, и днем, и вечером.
Решетников не преувеличивал: последнее время он был поглощен работой, даже выходные дни он проводил теперь в лаборатории, часто опыты затягивались до поздней ночи и он уходил из института последним.
— Дядя Митя, а опыты ставить трудно?
— Когда как. Это длинная, кропотливая работа. Терпения требует.
— Дядя Митя, расскажите мне об опытах, вы обещали.
— Ну что ты, Сережка! Тебе будет скучно, ты не поймешь.
— Нет, пойму. Мама мне всегда рассказывает.
— Правда, Митя. Он поймет, — сказала Рита. — Я стараюсь, чтобы он понимал. А то меня знаешь что мучает? Вот я встречаюсь со своей давней подругой. Мы можем с ней разговаривать о чем угодно: о платьях, о биттлах, об убийстве Кеннеди, о космосе, только не о главном для меня, не о моей работе, и не то чтобы ей было неинтересно, ей просто это непонятно, недоступно. Мне кажется, угроза отчуждения, изоляции, замкнутости в своем узком специальном мире висит надо всеми нами. Меня пугает, что мой сын не будет иметь представления о том, чем занимается его мать. И я стараюсь, чтобы этого не случилось. Так что можешь смело рассказывать.
Решетников принялся было объяснять простой опыт, начал рассказывать, как определяет он, проникает ли вещество в мышечные клетки, как выдерживает мышцы лягушки в растворе красителя, как затем вынимает их по очереди: одну мышцу — через час, вторую — через два, третью — через три, четвертую — через четыре и так далее, как погружает их в кислоту со спиртом, как мышца вновь отдает краситель, как измеряет он его концентрацию… и быстро оборвал себя, почувствовал: не то, неинтересно, скучно Сережке.
— Нет, сдаюсь, — смеясь, сказал он. — Хватит.
— Дядя Митя, я все понял, — заявил Сережка. — Я тоже так могу.
— Вот видишь, — развеселилась Рита. — Ты разочаровал ребенка. Он думал, дядя Митя великие открытия делает,
— Не только перекладываю, — в тон ей откликнулся Решетников. — Я еще на счетах щелкаю, ручку арифмометра кручу, вычислениями занимаюсь, задачки решаю. Вот такие дела, Сережка. И не зевай, пожалуйста, сам уговаривал меня рассказывать…
…Решетников не случайно слегка подтрунивал, иронизировал над собой, когда рассказывал о своих опытах. Сколько раз уже клял он в душе все и вся за кустарщину, за несовершенство, за приблизительность тех методов, которыми ему приходилось пользоваться. Пойди установи с абсолютной точностью межклеточное пространство в мышечном волокне, а не установишь, и тебя тут же ткнут носом — почему, мол, вы так уверены, что краситель проникает в клетку, а не оседает весь в этом самом межклеточном пространстве? Волей-неволей приходится делать допуск, а может быть, как раз в этом допуске и таится ошибка, может быть, этой малой величины как раз и не хватает для того, чтобы получился желаемый результат. Вот и ломай голову, прикидывай и так и этак.
Иногда напрасной и бестолковой начинала казаться ему вся эта кропотливая работа — копошишься, копошишься, делаешь десятки опытов, а в лучшем случае потом появится в научном журнале статья «О некоторых особенностях проникновения кислотных красителей в портняжную мышцу лягушки», О некоторых особенностях! Кому это нужно?
Но зато когда осеняла Решетникова какая-нибудь идея, когда виделась ему возможность точного доказательства, изящного решения, он сразу воодушевлялся, оживал, уверенность возвращалась к нему. Именно такое чувство не оставляло его с того вечера, когда разговаривали они с Лейбовичем в пустой, тихой лаборатории. «Остроумно, — сказал тогда Лейбович. — И, как все гениальное, просто». А чутье у Лейбовича есть. Он сразу различает, когда стоящий эксперимент, а когда так — одна видимость, пустой номер. И чем тщательнее обдумывал сам Решетников предстоящие опыты, тем убедительнее казалась ему их основная идея.
Он чувствовал себя как шахматист, обнаруживший в, казалось бы, скучной позиции таящуюся возможность эффектной комбинации, и как шахматист — все высчитывал варианты, все медлил сделать решающий ход…
В то утро, когда наконец он надумал начать опыты, ему позвонила Таня. Только приступил он вместе с Валей Минько к работе, как его позвали к телефону.
— Да скажите, что меня нет! — сердито крикнул он, но крикнул уже в пустоту.
Не любил он, когда отрывали его от дела, однако ничего не поделаешь — пришлось идти.
Он и обрадовался и удивился, услышав Танин голос. Уже не первый раз замечал он эту особенность, это странное совпадение: пока не виделись, не встречались он и Рита, пока замирали их отношения на одной точке, — и Таня молчала, не звонила, не давала о себе знать. Стоило же только произойти сдвигу, событию в их отношениях с Ритой, как Таня сразу словно угадывала, словно чувствовала. Женская интуиция, что ли? Или просто случайность?
— Здравствуйте, сударь, — сказала она. — Не забыли ли вы, что обещали мне статью в сборник?