Белые волки. Часть 3. Эльза
Шрифт:
Строгая и сосредоточенная Петра, не выпуская руки Димитрия из своих ладоней, мельком оглядела покои.
— Это его комнаты?
— Да, — послышался голос Яна.
После неудачного покушения Южиния вернулась к прежнему покорному ожиданию и тоже была тут. Петра чуть задержалась взглядом на обнаженной белокурой девушке, испуганно вскочившей с кресла при появлении незнакомки.
— Ты, — голос девочки-скалы звенел стальными колокольчиками, — принеси холодной воды и чистую ткань. Быстро.
Южиния дернулась и замялась в нерешительности, словно раздумывая, следует ли ей слушаться
— Сладенькая…
Она встрепенулась.
— Я здесь, Дим. Все хорошо. Я рядом, — кровь лилась из его носа, рта и ушей, пачкала руки и одежду Петры, но она все равно прижала его больную башку к своей груди, баюкая знакомым успокаивающим образом и принося облегчение. Он закрыл глаза, продираясь к ней через бесконечный оглушающий визг.
— Никто… ничего для меня не значит…
— Я верю, Дим. Ты же обещал. Я помню.
Такими их и застала Южиния: он рычал и выгибался, сопротивляясь злым хриплым голосам, девочка-скала удерживала его на месте, тихонько напевая что-то, Ян стоял поодаль и нервно затягивался сигаретой. Сколько раз в этой комнате рушилась мебель или раздавались крики случайно подвернувшихся под руку жертв. Даже близкий друг не мог подойти к нему в такие моменты, не говоря уже о прочих, а она подошла — единственная женщина, которую хозяин покоев хотел видеть рядом.
Падшая монашка аккуратно поставила плошку с водой на стол, сделала пару шагов назад, всхлипнула, развернулась и выбежала из комнаты. Вернулась, неся в одной руке кувшин с ламповым маслом, а в другой — зажженную свечу, тени плясали на лице, а в глазах отражалась бездна. Ее не успели остановить.
— Будь ты проклят за то, что сделал со мной, — закричала она, опрокидывая на себя кувшин и роняя к ногам пламя.
И превратилась в пылающий факел.
Мальчишка с инструментами, которого пригласили в одну городскую квартиру вбить скобу, ухмылялся, поглядывая на хозяина и его любовницу. Наметанный глаз специалиста сразу определил, что стены здесь со звукоизоляцией и дверь непростая — бейся, бейся да не вышибешь. Закончив работу, он подергал крепление для веревок, отряхнул ладони. Майстра, хоть и хорошенькая, выглядела слегка напуганной, а лаэрд был явно глубоко больным: не выпускал из ладони испачканный кровью платок, которым периодически промакал слуховые проходы, и ходил, опираясь на трость. А все туда же — наверняка сексуальные игрища намерен затеять со своей девчонкой. А той, видимо, все это не по нраву, но деваться некуда, благородный лаэрд явно при деньжатах, вот и за работу отвалил по-щедрому, не поскупился. Пожав плечами, мальчишка подхватил свой рабочий ящик и покинул чудаков.
Едва за ним закрылась дверь, Петра предприняла еще одну попытку:
— Тебя нельзя винить в том, что она влюбилась, но не смогла пережить отказа.
Димитрий слабо улыбнулся, погладил ее по щеке и склонил голову, чтобы поцеловать. На губах остался алый след, который девочка-скала слизнула чересчур поспешно, едва заметила его гримасу.
— Никто меня и не винит, сладенькая.
— Тогда не надо этого делать.
Девочка-скала превратилась в испуганного воробышка, как всегда она думала только о нем и беспокоилась только о его благополучии, но он-то видел тот ужас, который был написан на ее лице при виде горящей монашки. И продолжал видеть его каждый раз, как закрывал глаза.
Димитрий на миг перестал колдовать над веревками в скобе: хорошо, что руки еще помнили, как вязать узлы.
— Может быть, это самое лучшее, что я когда-либо делал. Вдруг в следующий раз на ее месте окажется моя сестра, понимаешь? Кто-то же должен это остановить.
— А как же окулус? Разве ты не хочешь снова пойти туда?
Его смех вышел почти веселым.
— Я больше не вернусь в окулус, сладенькая. Нужно уметь с достоинством принимать поражение. Кто теперь поставит на бойца, если он однажды подвел?
— Но Ян опять будет с тобой спорить…
О, в этом можно было не сомневаться. Виноватое лицо друга говорило само за себя: он хотел, чтобы Петра столкнулась с монашкой, но не предполагал, что для Южинии эта встреча станет фатальной. Надо бы с ним поговорить… но потом.
— Никакого Яна, хорошо, сладенькая? Прошу тебя, не открывай ему дверь. Только мы вдвоем, я не хочу здесь никого другого.
— Тогда почему бы тебе просто не лечь в кровать? Я боюсь, что тебе станет хуже.
— Нет. Это приступ, который надо просто перетерпеть. Потом мне станет лучше, и мы снова поедем к океану. Ты ведь хочешь этого? В прошлый раз тебе понравилось.
— Понравилось, — тихо согласилась она и села на пол у кровати рядом с ним.
Дальнейшие дни все слились в одну непроглядную багровую пелену. Мальчишка постарался на славу, скоба держалась крепко, и чудовище в веревках могло сколько угодно рваться на волю, но оставалось на месте. И в каждую минуту просветления Петра была рядом и держала его за руку, будто старалась влить через пожатие собственные силы.
— Сегодня светит солнце. Я испекла вкусный черничный пирог, — сообщала она, и пирог вместе с хорошей погодой оставался где-то далеко позади за диким визгом и злым хриплым карканьем.
Или:
— Сегодня приходил Ян, громко колотил в дверь и ругался. Я не открывала.
Или:
— Сегодня ты был волком, Дим.
Или:
— Сегодня ты говорил на странном языке. Где ты ему научился?
Наконец, шум в башке стал тише. Стало легче дышать и совсем не хотелось шевелиться. Было так приятно просто лежать, прижимаясь щекой к прохладным доскам пола, совсем как в детстве, лениво рассматривать полог кровати или наблюдать, как солнечный луч тонет в алом озерце. Было хорошо.
— Скоро семигрудая богиня тебя заберет, — сказала тогда Петра чужим, надтреснутым голосом.
— Семигрудая? Здорово. С такими я еще не развлекался. А как же морская сука?
Ей пришлось наклониться, чтобы расслышать сухой шелест его губ, и это тоже было хорошо, потому что получилось хоть мельком, но увидеть ее лицо. Он давно не мог поднять голову, чтобы это сделать.
Петра даже не улыбнулась.
— Морская сука забирает тех, кто ходит в моря. А на земле семигрудая богиня отвечает за смену жизни и смерти.