Белый, белый день...
Шрифт:
Он сел и тяжело вздохнул:
– Или я вообще ничего не понимаю! Выжил из ума! Старческое слабоумие…
Он бросил короткий, гневный взгляд на Антона:
– А теперь еще ты с архивом Андрея!
– Это не я! Это вы предложили выкупить его! – взмолился разгоряченный Антон.
– Я!.. Ты! Он! – махнул бессильной рукой Платон Васильевич. – Ладно, вечером… Или завтра поговорим!
Антон проспал до вечера. Когда он вошел в кухню, хозяин уже доедал ужин, оставленный на плите Инной.
– Садись, – предложил Струев. – Бери еду, закусывай.
– С
– Можно я кофе сделаю?
– На ночь? – удивился старик.
– На ночь самое кофе! Потом, я большой спец по приготовлению кофе!
– Делай, если хочешь! Только – себе, я не буду. Аромат кофе, приготовленный Антоном, был такой пленительный, легкий, что Платон Васильевич разрешил и себе налить маленькую чашечку.
Ужин удался на славу – Антон шутил, балагурил, пел какие-то полуприличные, но остроумные куплеты, рассказывал анекдоты… Платон Васильевич смотрел на него размягченно, а сам думал: «Посмотреть – вот человек, который живет в свое удовольствие… У такого человека нет и не может быть никаких проблем».
«Ах, молодость, молодость! – вздохнул про себя Струев и вдруг почувствовал, что он немного устал от веселого гостя.
„Хорошо, если завтра его уже не будет, – невольно мелькнуло в его голове. – Хотя, конечно, нехорошо так думать!“
– Все! – хлопнул ладонью по столу Антон и поднялся. – Спасибо за хлеб-соль! За компанию! Простите, если что не так…
Он вдруг немного сконфузился, и его ставшее на секунду виноватым лицо вдруг пронзительно напомнило Платону Васильевичу лицо его старого друга – Андрея…
– А ты похож на отца, – невольно вырвалось у него…
– Нет! Это вам только кажется! Вам просто хочется так думать! – покачал головой Антон.
– Почему… – хочется? – не понял Струев.
– А иначе как вам себе объяснить, что вы носитесь с его сыном… Привечаете его!.. Волнуетесь за сына старого друга. Давным-давно ушедшего из вашей жизни!
Платон Васильевич замер и несколько мгновений не знал, что ответить…
– Ничем я не привечаю! – наконец выпалил Струев. – Я просто благодарен тебе, что ты не бросил меня, полуживого, в Турции…
– Ну, сделал бы каждый человек…
– Каждый да каждый… И в конце концов – это мое дело!
Платон Васильевич поднялся, давая понять, что ужин окончен, и, чем-то рассерженный, пошел в спальню.
Ложась в постель, он слышал, как Антон в кухне моет посуду, расставляет ее по полкам. Потом услышал его осторожный голос около двери: „Спокойной ночи!“
– Спокойной ночи, – еле слышно ответил Платон Васильевич и потушил лампу около кровати.
Он закрыл глаза и на мгновение словно ослеп от ночной темноты.
„Чему же он так рассердился? – думал Струев. – Действительно, что ему этот мальчишка? Кто он ему? Невольный свидетель
Платон Васильевич открыл глаза и вдруг явственно понял то, что не хотел понимать уже многие годы… Его сын, и дочь, живущие в Кёльне, у которой он был раз-другой, когда работал над книгой в Европе, – совершенно чужие, далекие ему люди. Что они, да и он тоже, тяготятся друг другом. Что те почти двадцать лет, как они уехали после институтов в Европу, сделали их совершенно другими людьми… Не российскими, что ли?!»
Одна-две открытки – в день рождения и на Рождество – вот и все, что связывало их уже больше десяти лет. И сын и дочь преуспевали, имели свои хорошие дома, по двое-трое детей, солидные деньги. Сын, так тот вообще, миллионер. И это по-английски, а не по-американски. Что не нужны им его жалкие гонорары, старые, зашарпанные, московские квартиры, его мебель – старинная, любовно и тщательно собранная Платоном Васильевичем и уже давно умершей его женой…
Так же, как не нужен, вычеркнут из их размеренной, плотно занятой европейской жизни семидесятилетний старик.
…Окажись бы он в Европе, на их попечении, они бы – и сын Герман, и дочь Вероника – упекли бы его в дом престарелых.
«Наверняка! Да, это так…»
Платон Васильевич закрыл глаза и вдруг почувствовал тепло его собственного дома, своей постели, привычного теплого и легкого одеяла. Ему стало так хорошо, так уютно, свободно и радостно. Что он невольно заулыбался. В другой комнате спит Антон – этот странный, как будто посланный кем-то ему, старику, компаньон, молодой друг, воспитанник.
«Кем? Кем посланный? Андреем, не иначе»…
Струев попытался представить наяву своего старого друга, но так и не смог. Какие-то отдельные картинки всплывали в мозгу… Вот он на вокзале в шестьдесят первом году… Они уезжают отдыхать с ним в Прибалтику… Точеный, с худыми руками, но высокий… Еще яркий блондин с голубыми, небольшими, близкопоставленными глазами. И такой молодой, озабоченный, желающий казаться взрослее… Андрей мог показаться тогда почти сыном Антона.
Андрей не вспоминался Струеву в последние годы жизни – располневшим, с чуть опухшим лицом, с двойным подбородком.
Он словно прятался в памяти Платона в своих юношеских годах, стремился оказаться до Антона, до сложной и в общем-то оказавшейся трагической его взрослой жизни.
Платон Васильевич повернулся на бок и постарался закрыть глаза – «Все это было так давно… И если забылось, то и слава богу».
Он давно начал замечать, что без особых эмоций воспринимает известия о смерти когда-то близких ему людей. «Да, да, конечно жалко…» – говорил он сам себе. Но где-то в глубине души мелькала малодушная мысль: «Вот он умер… а я жив. Живу! И буду жить…»