Белый, белый день

Мишарин Александр

После похорон жены и исчезновения из его жизни сына дядя Кеша страшно запил. Чуть не замерз в снегу в двух шагах от своего дома. У него открылось тяжелое двустороннее, крупозное воспаление легких.

Анна Георгиевна весь решающий месяц, когда он был на грани смерти, каждый день, как на работу, ездила к нему в домодедовскую больницу. Практически на весь день.

Как уж они сами существовали? Этого П.П. не помнил...

Месяца через полтора, уже к весне, мать Павлика как-то раз вернулась из больницы, бросила сумки на пол, опустилась на стул и неожиданно для всех разрыдалась.

Она отталкивала руки отца, пытавшегося снять с нее оренбургский платок, отворачивалась, почти с брезгливостью, от Павлика...

– Оставьте меня в покое! Все! Все вы... Есть же какой-то предел человеческих сил!

И вдруг Анна Георгиевна почти в голос, по-бабьи, заголосила.

Все смотрели на нее, стоя в отдалении. Павлик совсем затих - он не видел никогда такой матери. Не видел таких ее жестоких, брезгливых глаз...

– Что? Конец?
– наконец решился спросить Павел Илларионович.

– Жить будет! Курицы попросил. Пирожков жареных с мясом... Еще чего-то. У меня там записано.

Мать говорила все это на выдохе, расстегивая шубу, снимая оренбургский платок... Потом взяла полотенце и начала вытирать мокрое от слез и позднего снега ли:цо. И вдруг снова взметнулась:

– А где это я все возьму?!
– Ее словно подбросило.
– Только на рынке. И мясо! И курица! И масло. А ему еще нутряное сало прописали! Оно, конечно... Очень ему полезно!
– Воздев к небесам руки, она то ли заплакала, то ли засмеялась.
– Скажите мне - на что?! На какие шиши, как говорит Чародеиха? Это была ближайшая по расположению соседка и злейший материнский враг.

– Ну ничего, Мася! Ничего...
– Отец обнял ее за плечи и как будто сдавил их.
– Как-нибудь... Ты же у нас известный министр финансов! Почище Зверева!

– Да...
– вздохнула мать.
– Опять что-то продавать придется! А что?.. Ладно! Бог подскажет!..

Бедного дядю Кешу с его согласия, данного еще в больнице, быстро женили.

Прилетела - аж из Бодайбо!
– подруга его юности. Всю жизнь она была безнадежно влюблена в Иннокентия Николаевича.

Всё Антонина Саватеевна, не чаявшая уже изменить свой статус "старой девы", потеряла в родном Бодайбо - и орден Ленина, на который уже была представлена областным начальством, и звание "заслуженной учительницы", которое ей полагалось по стажу и безукоризненной службе "на ниве народного просвещения". Много еще чем пытались ее удержать местные власти. Но в три дня дочь отважных золотоискателей продала все: и отцовский дом, и мебель, и живность. Все до последнего! И через пять дней мать встречала ее во Внукове с одним, обшитым серой чистой рогожкой чемоданчиком.

Только на Антонину - на будущую жизнь с ней - соглашался выздоравливающий дядя Кеша.

Если он дал слово - то никогда больше его не нарушал. А уж пожалел ли он? Или нет? Неизвестно...

V

Когда П.П. вернулся домой, то успел только вскипятить чайник. Хотел уже было бросить пакетик "Липтона", но чуть не обварился, наливая кипяток, - так громко, даже нервно зазвонил телефон.

– Ты что, по межгороду звонишь?
– спросил Кавголов сына.

– Да нет! Из дома, -

ответил Антон.

– Звонок был какой-то странный.

– У нас тоже много странного!
– Сын был не столько растерян, как сердит.
– Заявилась какая-то твоя родственница...

Кавголов замер у телефона.

– Разнос нам тут полный дала! В каком, мол, бардаке живете!

– Ну в этом она права!
– не мог ни съязвить П.П.

– Права - не права! Какое ее-то дело?!
– Антон явно приглушил голос, чтобы не слышала гостья.
– Натащила зачем-то целую гору подарков! Да таких, что даже я в глаза не видел!

– А адрес-то ваш как она узнала?

– Не говорит... Отец! Что же ты молчал, что у тебя сестра в Америке живет?
– Голос Антона стал повеселее и погромче.

Похоже, гостья была уже где-то рядом с ним.

– Почему ты думаешь, что в Америке?

– А где же еще! Она один компьютер... такой приволокла с таксистом, что я таких даже на выставках не видел!..

– Богатая, значит, тетка оказалась?
– нервно рассмеялся П.П.
– Но вы ее хоть приняли? Угостили?

– Еще бы! Нинка мелким бесом вокруг нее вьется. Она ей колье сапфировое привезла. И кольцо такое же. Ну, в общем, гарнитур от Тиффани. А уж детям всего!.. Девки от нее не отходят!

П.П. вздохнул. Некоторое время даже не мог говорить.

"Узнаю старые повадки мамаши!"

– Папаня? Ты где там?
– встревожился Антон.
– Ты что, сам не ожидал?

Кавголов представлял, какую радость, какое блаженство, пусть короткое и странное, испытывает сейчас его мать.

Ведь она была лишена при жизни живых очаровательных правнучек! Одну из которых и назвали Аней, якобы в ее честь...

– Папаня! Папаня!
– всерьез обеспокоился сын.
– Ты где? Скажи что-нибудь! Я, может быть, зря позвонил? Ты сейчас один?

– А с кем я могу быть?
– П.П. не смог скрыть своей горечи.
– Ладно! Сейчас это неважно...

– А то я приеду...

Кавголов знал, что это не пустые слова.

– Куда тебе! У вас же гостья! Да еще какая!
– Старик усмехнулся.
– Из Америки! Как она хоть выглядит? На сколько лет?

– На сколько и должна выглядеть твоя младшая кузина...

– Ах, она же мне кузина!
– расхохотался Кавголов.
– Ну да, конечно! Конечно кузина!

– А то, может, к нам приедешь? Младшенькую давно не видел! Только все хвастаешься, какие у тебя внучки!

– Ничего я не хвастаюсь, - смутился П.П.

По правде говоря, водился за ним такой грех.

– Нет уж! Наслаждайтесь в обществе "моей кузины".

Антон был явно в некоторой растерянности. То ли от объяснений, то ли от того, чего не договаривал ему отец.

– Нет, отец, ты все-таки странный...
– начал он свою обычную, занудную тираду. Она возникала, когда сыну надо было высказать свое недовольство отцом.

Отличить сыновнее хорошее отношение от мнимого выговора было легко. Если Антон недоволен - значит, идет в ход обращение "отец". Если все хорошо - "папаня". А уж если чего-то выпросить, отканючить, тогда уже "папанечка".