Белый, белый день
Шрифт:
– Он не был старый!
– закричал Павел Павлович.
– Для меня он не был старый! Он ушел из жизни, когда мне было почти тридцать лет! Он всё выстоял! Всё! И я знаю - только ради меня!
– И ради меня тоже...
– почти извиняюще проговорила Анна Георгиевна. Он сильно меня любил! Всё... всё прощал и простил!
– А ты его... нет?
– с какой-то судейской строгостью произнес Кавголов.
– Я любила Николая Климентьевича, отца Ростика... И даже сейчас побежала бы к нему, а не к тебе!..
П.П.
– Ты была женщиной... и осталась женщиной!
– Нет! Теперь я только воспоминание о себе... Но окончательно человек никогда не умирает!
– А отец? Он любил меня и Ростика одинаково?.. И не делал разницы между нами?
– Он всё взял на себя! Усыновить "сына врага народа" - этого было достаточно, чтобы сразу уйти туда, в застенок.
– И он что, не колебался?
– усмехнулся Кавголов.
– Подумал до вечера. А вечером за ужином сказал мне: "У тебя, Аня, все документы готовы?" "Все!" "Значит, завтра перед работой зайдем в паспортный стол. И все оформим. Усыновление. Всё, что полагается!"
– А Ростик... кажется, так никогда и не оценил по-настоящему, что отец для него сделал?
– зло, в сердцах спросил Кавголов.
Мать посмотрела на него, не узнавая.
– Что ты говоришь, Пашенька? Ты ли это?
П.П. долго молчал - он понимал, что у них остаются минуты.
– Ростик сказал, что единственная Дашенькина фотография у тебя...
– Я обещал...
– Ты знал, что я приду?
П.П. не отвечал.
– Значит, знал!
– Мать начала с трудом подниматься из кресла.
– Сейчас! Сейчас...
Кавголов подбежал к тяжелому пюпитру, за которым обычно писал. В углу его была прикреплена обычная цветная фотография Дашеньки.
Тогда ей было только годочка два - без нескольких дней. Опухоль мозга, паралич, полное непонимание генетической болезни американскими, швейцарскими и русскими врачами - все это было еще впереди!
Сейчас ей уже около восьми. Две операции позади. Китайское, европейское, тайское лечение - все позади. Она не говорит. Непонятно, понимает ли слова, обращенные к ней. Только чуть-чуть двигает пальцами левой руки...
– Что говорят врачи?
– услышал П.П. голос матери. Она стояла за его спиной.
– Ничего определенного... Ничего!
Мать отодвинула сына от пюпитра и буквально впилась глазами в фотографию.
– Она похожа на мою маму, Марию Андреевну. На твою бабку. Ты-то ее никогда не видел.
– И тише добавила: - Девочка из наших! Из наших... И болезни, проклятия - тоже наши...
– Она медленно повернула лицо к сыну. Теперь я, кажется, понимаю, почему мне разрешили вернуться. Не к вам - к ней!
П.П. сделал невольный шаг назад.
– Ты заберешь ее?
Анна Георгиевна покачала головой.
– Кто с тобой живет?
– Я же сказал -
– Но я слышу, как двое поднимаются по лестнице... в твою квартиру!
Кавголов хлопнул ладонью по лбу.
– Господи, как же я забыл! Это Анечка!
– Какая еще Анечка?
– напряглась мать.
– Внучка твоя. Нет, правнучка. Дочь Антона - моего сына. Ты не застала ее там. У них сейчас большой ремонт, поэтому Анечка пока живет у меня. Это наименее трудный для меня вариант.
– А кто второй? Молодой человек лет сорока...
П.П. только пожал плечами.
Входная дверь начала осторожно открываться, и Анна Георгиевна увидела чью-то очень знакомую мужскую фигуру.
– Дедуля! Ты еще не спишь? Это мы с Иваном Васильевичем...
Анечка показалась на пороге кабинета и только тут увидела пожилую, но царственной осанки даму.
– Аня, - сделала чуть кокетливый книксен девушка.
– А я мать этого... оболтуса!
– мягким, оценивающим, бесстрастным голосом произнесла Анна Георгиевна.
Девушка отпрянула, невольно схватилась за плечо Ивана...
– Успокойся!
– сказал П.П. Он все-таки был в своем доме.
– Такой ты будешь через...
– Энное количество лет!
– прищурившись, произнесла прабабушка, заинтересованная теперь правнучкиным спутником.
– Молодой человек, а мы сегодня с вами не встречались?
– Макаров-Романов Иван Васильевич!
– Он по-гвардейски щелкнул каблуками.
Анна Георгиевна облегченно и радостно рассмеялась.
– Так это же Иванушка! Машин, Марии Ивановны Романовой, Ванечка! То-то мне всё твердили... там про какого-то Ивана! Да я его еще по попе хлопала, прежде чем в купель церковную опустить!
Иван Васильевич покраснел. Анечка невольно улыбнулась! Ну чем не красавица-прапрабабка!..
Удивительная черта у этих новых детей - ничему не удивляться. Всех и всё знать. И везде чувствовать себя как дома. Правда, у деда Анечка всегда чувствовала себя как дома, хотя бы потому, что еще полтора года назад "старый книжный червь и любимый дед" отписал ей в завещании квартиру, машину, дачу...
– Что ты вцепился в фотографию Дашеньки?
– почти как окрик прозвучал старушечий голос.
– Ваня, ты это должен видеть! Всё!
Только теперь старуха в утреннем свете рассмотрела его, Ивана, лазорево-голубые... слепые, блаженные глаза! Да, он видел! Но не глазами! Он слышал, но это было, как отдаленное пение, переходящее в рокот моря... Он чувствовал, однако не кожу ребенка, а то, что глубже, беззащитнее, но мощнее в безостановочном движении!
Казалось, Иван первый раз соприкоснулся с онтосом всех живых. С тем, что не исчезает и не рождается. А только накапливается и взрывается, опадает и набегает, формирует и сохраняет - все добавляя и добавляя!