Белый Бурхан
Шрифт:
Глава десятая
ХРАМ ИДАМА
Весна только начиналась, но вовсю буйствовало солнце, как бы приветствуя возвращение бурхана Жамца. Даже в сумрачной и сырой пещере все выглядело празднично, несмотря на закопченные факелами и слезящиеся стены.
Не один прошел Жамц этот последний опасный путь, не с мастерами-телохранителями, а с большим военным отрядом Пунцага, отправленным Хертеком в заранее условленное место на Катунский хребет, к самой двуглавой Белухе — Ак-Сумер. А через Листвягу груз перевезли сами мастера,
Три луны кряду работали они самозабвенно, не щадя сил, сменяя друг друга, почти ослепнув от огня и грохота молотов-чеканов, задыхаясь испарениями расплавленного металла… Самому бурхану пришлось засучить рукава и вспомнить навыки, полученные еще в молодости в таких же дымных и душных мастерских тибетских, монгольских и бурятских дацанов…
И вот кожаные мешки с монетами внесены в пещеру и возложены у ног Белого Бурхана. Но не увидел в глазах благодарности, а на лице удовлетворения Жамц! Все та же гримаса презрения… Для небожителя Белого Бурхана даже эта груда организованного в идамы золота была только средством достижения конечной цели!
— Закрой храм, страж бурханов!
Хертек взялся за веревки, опустил массивный камень, отрезав от мира всех, кто остался в пещере, где сразу же наступил полумрак, разбавляемый лишь мерцающим светом факелов, укрепленных на стенах.
— Бурханы! — громко сказал Куулар Сарыг-оол и поднял руку. — Сегодня у нас праздник. Мы открываем на Алтае первый Храм Шамбалы, на алтарь которого возложим отныне не только золото, но и наши сердца, освятим его клятвой верности… Мы пришли сюда, чтобы смыть жертвенную кровь с земли Алтая и окропить ее молоком! Мы пришли на Алтай, чтобы вывести его людей из тьмы невежества к свету и правде, сделать всех счастливыми…
Он сделал несколько пасов, и факелы медленно погасли, но темнота не наступила — все ярче и ярче разгоралось голубоватое свечение стен, по всему полю которых неслись красные и черные круторогие бараны, крутились колеса закона, в золотых ободах сансары провернулись знаки скрещенных молний…
— Я решил назвать первый наш храм Шамбалы Храмом Идама! Вы все знаете, что перерождение человека завершается на сорок девятый день… Мы все должны переродиться в богов за этот же срок! Никто отсюда больше не выйдет, пока не наступит перерождение… Вместе с бурханами останутся хан Ойрот и Чейне. Одному из них надо обрести мудрость правителя Шамбалы, другой — святость всеобщей любви и душевного просветления… Все свободны!
То, что он пойман в собственной пещере, как мышь, Техтиек понял сразу, едва Хертек снял веревки, поднимающие и опускающие запорный камень на входе. После ухода бур-ханов померк свет. Но Техтиек успел заметить, что Чочуш скрылся в левой норе, и та задвинулась. По всей вероятности, такая же нора была приготовлена и для него, но ее ему никто не указал… Забывчивость Белого Бурхана, который ничего не забывал, или очередная проверка? Ведь любые чудеса делаются только для дураков и для тех, кто в них верит!
Темнота угнетала,
По пути сюда он заглянул в ущелье Аркыта, но не нашел и следов своих баторов… Хертек ликвидировал их или разогнал… Куда же они в таком случае ушли, почему не оставили для него, своего многолетнего предводителя, никаких знаков? Неужели и парни Козуйта поверили в его смерть, о которой полиция раструбила на весь Алтай?..
Да, он связан с бурханами клятвой. Страшной клятвой.
Но ведь он теперь — хан Ойрот!
Техтиек подошел к голубовато светящейся стене, ткнулся в нее лбом и тотчас отшатнулся — камень был вымазан какой-то дрянью, напоминающей жир. Провел ладонью, понюхал — жир и есть. Но не чистый, а прогорклый, с какой-то гнилостной примесью, отдающей грибами… Может, в него добавили лесных гнилушек, растертых в муку? Именно гнилушки всегда светятся в темноте!
Чудеса… Ими Техтиек сыт по горло! Ему надо сейчас сделать главное чудо для себя самого — выбраться из этой каменной ловушки живым и невредимым! А уж потом он сам начнет командовать своими чудесами пороха и меча…
Сняв с опояски огниво, он высек искру, раздул трут, снял факел со стены, попытался поджечь его, но тот не загорался: окаменевший фитиль невозможно было даже размять пальцами. И здесь какой-то гадости намешал в масло черный колдун?
Он двинулся вдоль стен, ощупывая каждую неровность, добрался до запорного камня, с крючьев которого Хертек при нем снял свои веревки. Если остались сами крючья, то веревки можно будет нарезать и из мешков, в которых Жамц привез монеты! Он ощупал камень, но крючьев на нем не было. Значит, Хертек вывернул и их?
Оставался потолок, но где взять крылья, чтобы подняться туда, в вязкую темноту, которую не пробивали даже яркие факелы, поднятые на высоту трех саженей? Только в солнечные дни, дождавшись, когда солнце протянет вдоль пещеры свою золотую дорожку, можно было с помощью зеркала разглядеть высокие карнизы и каменные сосульки, кое-как обрубленные на ощупь еще первыми строителями этого каменного мешка с карманами… Да, мешки! Ведь их много! Если их все сложить вместе… Должна же быть в тех камнях наверху какая-то щель! Ведь воздух в пещере всегда свежий…
Неожиданно у него за спиной зашуршало, открылась ярко освещенная ниша, и голос Чочуша спросил недовольно:
— Кто тут ходит?
Увидев испуганного и обозленного Техтиека, Чочуш посторонился, пропуская его в свою каморку, большую часть которой занимала постель.
— Ты чего бродишь? Не нашел свою дверь?
— Опусти свой камень, Чочуш, — попросил гость тихо, — мне надо поговорить с тобой…
— Ты уверен, что тебе надо говорить именно со мной? — насторожился Чочуш.
Техтиек вяло усмехнулся, сел на ложе Чочуша, заговорил, осторожно подбирая слова: