Белый Бурхан
Шрифт:
Пригляделся отец Никандр — та же тошнота, что и за спиной осталась! Рядом лежит на камне Серапион Лапердин, поводя боками, как загнанная лошадь. Поди, и в долине самой слыхать теперь тот его запаленный дых!.. Башкой мотает, слово пояснительное не может на бороду уронить, только рукой тычет куда-то влево.
Да, там настоящая пологая тропа, по которой они все скатятся легко и привычно. Чего тогда ждать?
— Вота, — выдавил наконец Серапион, — все тут, как на ладошке… Ух, мать их, и покуражусь жа!..
Чегат плакал, закрыв
— Собачьи зады! — заорал Чегат и во весь опор полетел на людей с факелами, раскручивая до свиста нагайку над головой. — Что вы делаете, вонючие барсуки? Разве вас этому учил Ак-Бурхан?
Один из факельщиков снял с плеча винтовку, выстрелил, убив под Чегатом лошадь. Она грянулась прямо на камни, подмяв всадника под себя, вывернув ему ногу до хруста в кости. Чегат закричат от лютой боли и потерял сознание. А когда очнулся и пришел в себя, аил уже догорал, и из него не слышалось ни криков, ни стонов, только потрескивала лиственничная кора, раскалываясь от нестерпимого жара.
Чегат схватился за голову, и тотчас руки прилипли, а когда он отнял их и поднес к лицу, то увидел, что это кровь. Он попробовал встать, выпростав здоровую ногу, но невыносимая боль снова заставила его забыться в беспамятстве.
Раскрыв глаза во второй раз, он увидел только пепелище, посреди которого лежал вспухший и черный труп его жены, а чуть подальше от него, рядом со сгоревшим и рассыпавшимся орыном, два обезображенных трупика детей. Чегат пополз к дымящимся останкам своего дома, своей семьи и своей жизни, но снова упал головой на камни без мыслей, чувств…
Слезы пришли, когда он очнулся в третий раз. Это не были слезы горя и отчаяния, это были слезы бессилия и презрения к самому себе — самые горькие слезы на свете…
Он нащупал нож на опояске, достал его и изо всей силы вонзил себе в горло.
Сегодня Ыныбас, Кураган и Чейне должны были проводить Адымаш и Кайонока из долины, помочь им выйти на тропу к Куюсу, где пасет свои стада и отары Сабалдай.
Семью Яшканчи старый пастух в беде не оставит, поможет. А там…
Ыныбас поднял пиалу, коротко взглянул на Чейне:
— Дай Адымаш немного золота!
Жена Яшканчи покачала головой:
— Нет, Ыныбас, я не возьму этого золота. Даже ту монету, что принес Яшканчи, я отдала Чегату… Бурханы отняли у меня все, я у них ничего не хочу и не буду брать!
Кураган не вмешивался в разговор старших. Его дело — отвечать на вопросы, если спросят. Да и мысли его были о другом — о Шине, которую он видел мельком в долине с ее отцом, но не решился подъехать: ссора не ссора, а какая-то змея проползла между ними… Конечно,
А тетю Адымаш он сам отвезет в аил отца. И Кайонок вырастет вместе с племянником Курагана, сыном Орузака, будет мальчугану старшим братом… Ну а если отделится Орузак, то и в одном аиле с отцом и матерью им не будет тесно!
Неожиданно в глубине долины захлопали выстрелы, послышались крики, стоны и ругань, какой-то дикий вой и рев многих глоток. Мужчины выскочили из юрты и сразу же попали в мешанину людей и коней, через которую черным клином шла вооруженная группа бородатых и волосатых людей, все крушащая на своем пути. В левом дальнем углу долины полыхал аил Чегата, факельщики рвались к дому Чета Чалпана, защищенного парнями Кара Таина и Уйбалы. Они еще не стреляли, а только теснили винтовками с примкнутыми к ним штыками какую-то рвань, размахивающую топорами и палками.
Из-за юрты выскочила группа всадников во главе с Дельмеком и пустила в ход плети, но вместо разогнанных бродяг наплыли хорошо вооруженные и организованные монахи, впереди которых шел «черный поп», высоко подняв над головой серебряный крест. Неожиданно они остановились, упали на колени, взметнув стволы ружей. Раздался не совсем дружный залп, и парни Дельмека посыпались с коней, упали несколько телохранителей Чета Чалпана. Факельщики было снова кинулись к аилу, но их остановил властный голос отца Никандра:
— Именем Христа! Не смейте трогать это жилище!
«Хотят взять пророка живым, — подумал Ыныбас и нырнул в юрту, отыскивая взглядом ружье Яшканчи. — Да где же оно? Кураган взял?..»
— Где ружье, Адымаш? Оно висело здесь, на мужской половине!
Чейне побледнела, отшатнулась к очагу:
— Ты будешь стрелять в русских, Ыныбас?
— Я буду стрелять в бешеных собак! Ружье, Адымаш!
Жена Яшканчи подняла край постели, достала длинный сверток, торопливо размотала его. Потом подала мешочек с патронами.
Уходя к двери, Ыныбас заметил, как Кайонок со всех ног бросился к Чейне и сунулся головой ей в колени:
— Я боюсь русских!
Услышав выстрелы и крики в долине, Пунцаг понял, что какой-то отряд русских обошел охраняемый кезерами Хертека опасный Ян-Озекский перевал широкий и низкий. Но как могли эти люди пройти через горы, когда все тропы Хертеком были взорваны заранее и старики из местных в один голос утверждали, что теперь в долину Терен-Кообы нельзя попасть ни с какой стороны. Правда, один из них вспомнил, что когда-то был проход по подошве сухого бома и через длинный язык осыпи, но потом скала сама рухнула и завалила тропу… Пунцаг собирался съездить на то место, но так и не выбрал времени. Выходит, камни не завалили ту тропу, а упали мимо, в пропасть?