Белый Бурхан
Шрифт:
Потом Яшканчи ушел к паромщикам, а Сабалдай с Кураганом занялись скотом. Не успели выгнать овец на выпас к березам, как вернулся Яшканчи.
— Много людей на дороге? — спросил Сабалдай.
— Много. Но паром поймали, ведут лошадями к переправе. Ночью обещали поставить трос… Я тут купил кое-что у русских! — Яшканчи развернул узелок, в котором оказался круглый калач, несколько вареных яиц, два куска брынзы и бутылка кабак-араки. — Чай теперь надо! Эй, Кураган! Займись огнем!
Но у Курагана был встревоженный и даже испуганный вид:
— Еще две отары спускаются в нашу долину, отец!
— Долина не наша! — отмахнулся
Но он ошибся. За первыми двумя отарами последовали стада быков и табуны коней. Уже к полуночи долину забили скотом, людьми и кострами так тесно, что думать о каком-либо отдыхе не имело смысла…
Шесть костров горели в долине и от них метались друг к другу тревожные слухи: кто-то встретил пастуха, вернувшегося с ярмарки домой со своим скотом — цены плохие; кто-то доказывал, что цены поднимутся, как только на ярмарку приедут настоящие купцы; кто-то пугал русскими стражниками, которых послали отбирать деньги и отправлять в тюрьму всех, кто будет торговать с китайцами или монголами…
Яшканчи и Сабалдай приуныли: слухи, конечно, не всегда вранье, часто в них и много правды бывает.
— Может, вернемся? — предложил Яшканчи.
— Поздно, — вздохнул Сабалдай, — больше половины дороги прошли… Да и зачем я назад повезу шерсть и шкуры?
К их костру подошел рослый тувинец. Обвел всех троих цепким тяжелым взглядом, выбрал Яшканчи, спросил укоризненно:
— Зачем ты веришь каждому проходимцу? Он — перекупщик! Своих овец и коз он покупал при мне прямо на дороге… Двух косоротых нашел, третьего ищет! Надо выгнать его.
— Кто ты? — нахмурился Сабалдай. — Почему я должен верить тебе, воину, и не верить пастуху?
— Меня зовут Хертек. И я такой же пастух, как ты, а не воин! Сейчас этот перекупщик к вам подойдет. Я в сторону отойду, он меня знает в лицо…
Хертек сказал правду: к костру подошел оборванный и убитый горем пастух, опустился на корточки, попросил чашку чая. Потом ткнулся глазами в Сабалдая:
— Может, уступишь мне своих овец, старик? Я ведь все равно домой возвращаюсь!
— Твоя цена? — деловито осведомился Сабалдай.
— Какая моя цена? Хорошая цена! Тугрик за две головы, два тугрика за быка, три тугрика…
— Почему за тугрики покупаешь? — удивился Яшканчи. — Ты кто, монгол?
— Из Урянхая я… Тугрики не хуже русских рублей! Сабалдай усмехнулся:
— Как же не хуже, если мне недавно русский поп за овцу пять рублей дал? В десять раз хуже получается!.. Серебро давай, настоящие деньги!
Человек обескураженно развел руками:
— Откуда у меня серебро? Только тугрики! Из мрака вышагнул Хертек, крепко ухватил перекупщика за ухо, приподнял его, развернул лицом к себе:
— Ну, Бабинас, узнаешь меня? Что я тебе сказал утром?
— Чтобы духу моего на дороге не было!
— Ну и что теперь, делать? Ухо тебе отрезать, ноздри порвать? Пошел вон отсюда!
Хертек поддал перекупщику коленом под зад и выкинул его в темноту.
Сидящие у костра сдержанно рассмеялись.
— Садись, Хертек, гостем будешь! — пригласил тувинца Яшканчи и протянул ему свою трубку. — Про тугрики он правду сказал?
— Бабинас никогда не говорит правду!
Поляна гудела голосами. Разоблачение и изгнание перекупщика скота всех взбудоражило, и люди теперь говорили только о том, что, пока они доберутся до ярмарки, вся дорога будет забита такими вот грязными
Хертек не засиделся у костра новых знакомых, ушел к своему крошечному стаду, выпив только половинку пиалы кабак-араки из бутылки Яшканчи и заев хмельное половинкой куриного яйца.
— Хороший человек, — сказал Сабалдай, — справедливый.
Яшканчи вздохнул и посмотрел на Курагана:
— Где твой топшур, кайчи? Принеси.
Кураган ушел, а Яшканчи уронил лицо в ладони, уставился в огонь, думая о Сабалдае и его сыновьях. Старик не одобрял Курагана за то, что тот кайчи, и обожал Орузака. А тот нехорошим человеком растет: жадным, уцепистым, упрямым, грубым. Как они уживутся, два брата, когда Сабалдай уйдет по зову Эрлика? Хорошо, что Кураган — кайчи! Пусть у него будет трудная жизнь, но он единственный из всех знакомых Яшканчи, способный на чудо…
Кайчи в глазах людей всегда выше кама. Кам мог подчинить себе только духов и уговорить Эрлика, а песнь кайчи усмиряет даже буйство богатырей! Кайчи может остановить луну, а вместе с ней и само время, заставить его пятиться назад и устремляться вперед, навсегда отогнать печаль и болезни от человека и всех людей!
Вернулся Кураган, сел между отцом и его другом, положил ладонь на струны топшура. Подумал, перебрал по ним пальцами, и струны тотчас отозвались — чутко, трепетно, точно и они были живые, как и хрипло гудящий голос певца:
Ребенок спит в своей колыбели, Прикрытый теплой шубой отца своего. Спят богатыри вечным сном камня, Прикрытые синим ласковым небом. Горы сторожат покой богатырей, Как мать сторожит сон своего ребенка. Но всех живых и опаленных горем людей Сторожит от еще больших бед Белый Бурхан!Яшканчи хмыкнул. Значит, и в долину Сабалдая пришла весть о появлении Белого Бурхана и его друга хана Ойрота? Кто же ее принес туда? Ведь сам Оинчы говорил, что это — тайна! И его брат Ыныбас это подтвердил и посоветовал никому, кроме Чета Чалпана, не говорить о скором приходе древнего бога с серебряными глазами и отца всех алтайцев! А тайну знает кайчи! А если тайну знает один кайчи, то ее уже знают все горы!
Он — горы, леса и долины, Белый Бурхан! Он — солнце, луна и звезды, Белый Бурхан! Он — совесть людей, Он — жизнь всех людей, Белый Бурхан!Кайчи продолжал свою песню, которую так удачно начал. Он пел о горе простых людей, о их надеждах, о вере в лучшую долю, пора которой пришла. И в конце своей песни-кая прямо обращался к посланцам самого неба:
Пришли к нам хана Ойрота, Белый Бурхан! Заставь его оживить сердца, От вечной тоски оживить сердца, Белый Бурхан!